– Они не признают тебя, Джеймс, – настаивал Карл, – они не согласятся на наследника-католика.
– Если на то Божья воля, чтобы я потерял трон, то я его потеряю. Я делаю выбор между одобрением людей и одобрением Бога.
– Королю полезно одобрение людей, но оно еще более важно для человека, который надеется стать королем. Однако это в будущем. Ты забыл, мой первый лорд адмиралтейства, что все офицеры, согласно тест-акту, который я вынужден был снова ввести в действие, обязаны давать торжественную присягу по обряду англиканской церкви, заявлять об отказе признавать догмат преосуществления и давать присягу о главенстве короля над англиканской церковью. Ну же, брат, неужели ты не можешь признать меня главой своей церкви? Или им должен быть Папа?
– Я могу делать лишь то, что мне позволяет моя совесть.
– Джеймс, подумай о своем будущем.
– Я думаю… о своем будущем в той жизни, которая последует.
– Жизнь здесь, на земле, может быть очень хорошей для тебя, Джеймс, если ты хорошо поразмыслишь и внесешь в нее здравый смысл.
– Я не стану кривить душой даже за сто королевств.
– И твоя душа для тебя важнее, чем будущее дочерей, чем будущее сыновей, которые могут появиться у тебя от новой жены?
– Мария и Анна воспитаны протестантками. Вы просили об этой уступке – и я согласился.
– Я заботился о твоих дочерях, Джеймс. Тебе приходило когда-нибудь в голову, что, если я умру бездетным, а у тебя не будет сыновей, одна или обе эти девочки могут стать королевами Англии?
– Конечно, приходило.
– И ты ставишь их будущее под угрозу ради прихоти?
– Прихоть! Вы называете веру человека прихотью?
Карл устало вздохнул:
– Ты никогда не сможешь отказаться от положения командующего флотом. Ты любишь флот. Ты много сделал для того, чтобы он стал таким, каков он сейчас. Ты не можешь от этого отказаться, Джеймс.
– А они требуют этого? – с огорчением спросил Джеймс.
– Об этом не говорилось, но подразумевается само собой. И в самом деле, как может быть иначе? В самом деле, Джеймс, я боюсь, что за этим желанием отменить действие декларации о свободе вероисповедания стоят твои враги.
– Кто займет мое место?
– Руперт.
– Руперт! Да он же никудышный моряк.
– Народ скорее примет командующего-протестанта, который не умеет командовать флотом, чем католика, который умеет. Люди в своей вере так же фанатичны – один против другого, как и в дни нашего деда.
– Вы постоянно напоминаете мне о нашем деде.
– Он был великим королем, Джеймс. Вспомни его выражение – «Париж стоит мессы».
Джеймс широко открыл свои простодушные глаза.
– Но это было совсем другое, брат. Он… гугенот… стал католиком. После заблуждения он познал истину.
Карл ответил Джеймсу грустной улыбкой. Он понял, что потерял своего военно-морского министра.
Туманным ноябрьским днем королевские парусники плыли вниз по Темзе, чтобы встретить из Дувра Джеймса и его молодую жену. Люди заполнили берега реки, чтобы увидеть встречу королевских парусников с теми, что везли гостей со стороны невесты в Лондон. Об этом браке все еще не смолкли пересуды. Влиятельная и большая группа людей во главе с Энтони Эшли Купером, графом Шафтсбери, решительно высказалась против него. В палате общин эта партия обратилась к Карлу с петицией немедленно дать об этом знать в Париж и не допустить переезда принцессы в Лондон для утверждения брачных отношений.
– Я не мог бы, не уронив чести, расстроить брак, который был совершен официально, – ответил Карл.
В неистовом возмущении палата общин просила короля назначить день поста, чтобы после него можно было обратиться к Богу с просьбой отвести от государства угрожающие ему напасти.
– Я не мог бы не позволить вам, джентльмены, голодать столько дней, сколько вам заблагорассудится, – был ответит короля.
Неудачно, что на это же самое время пришлась годовщина порохового заговора. Когда выступления против католицизма усиливались, то церемония сожжения чучел Гая Фокса проводилась с большим энтузиазмом, чем обычно, и в том году за событиями в день Гая Фокса с огромным беспокойством наблюдали король и его брат. Они опасались, что сожжение чучел Гая Фокса, папы и дьявола может перерасти в беспорядки.
Арлингтон после этого дерзнул предложить следующее: поскольку король не в силах предотвратить отъезд принцессы Моденской из Парижа, то не мог бы он по крайней мере настоять на том, чтобы после женитьбы Джеймс и его молодая жена удалились от двора и поселились вне Лондона, где Джеймс мог бы наслаждаться жизнью провинциального дворянина?
– Ваши предложения я всегда выслушиваю с большим интересом, – сказал король. – Но первое несовместимо с моей честью, а второе было бы оскорбительным для достоинства моего брата.
Итак, Мария-Беатриса Моденская с сожалением оставила гостеприимные берега Франции, где к ней с большой добротой относились многие высокопоставленные особы.
Юная девушка ужасно боялась своего будущего мужа. Ему было сорок лет, и ей казалось, что это весьма преклонный возраст. Она умоляла свою тетку саму вместо нее выйти замуж за герцога Йоркского, она была бы счастлива, заявила она, уйти в монастырь, любая другая жизнь казалась ей лучше, чем та, которая выпала ей – выйти замуж за человека, который годится ей в отцы и о котором говорилось, что он содержит так же много любовниц, как и его брат.
Она была милым ребенком и очень походила на свою мать Луизу Мартиноцци, племянницу кардинала Мазарини, которая, как и все дамы этой семьи, отличалась замечательной красотой. Но в четырнадцать лет быть разлученной с родным домом, чтобы начать жизнь в незнакомой стране с человеком, казавшимся очень старым, – тяжелое переживание, а она слишком молода, чтобы уметь скрывать свою антипатию.
Джеймс понимал чувства своей молодой супруги и был готов сделать все, что было в его силах, чтобы она не смущалась.
В Дувре он ждал на берегу. Он расстроился, увидев ее, так как ее молодость напомнила ему дочь Марию, которая была не намного моложе этого ребенка, оставившего свой дом и все, что любила, чтобы приехать в незнакомую страну и стать его женой. Он заключил ее в объятия и нежно прижал к себе. Но Мария-Беатриса, едва взглянув на своего мужа, залилась безутешными слезами.
Джеймс не рассердился, он в душе пожалел девушку и заверил ее, что, несмотря на то, что он стар и понимает, что может казаться довольно безобразным такой юной, полной сил и красивой девушке, ей нечего бояться, потому что для него будет радостью любить и уважать ее, пока он жив.
Сейчас он горячо желал иметь непринужденные манеры Карла, которые, как он был убежден, быстро успокоили бы этого ребенка.