«Что-то у меня разболелась голова, – говорила она, когда ее пытались усадить за парту. – И еще глаза слезятся, совсем ничего не вижу».
К таким же уловкам она прибегала, чтобы отлынивать от любой работы, по той или иной причине не нравившейся ей. Новый образ жизни ее вполне устраивал. Быть всеобщей любимицей, все время получать подарки и угощения (взрослые знали о слабости младшей принцессы), часто бывать при дворе, проводить вечера за картами, держа под рукой блюдо с восточными лакомствами, дни напролет болтать с ее подругой Сарой Дженнингс – требовалось ли ей что-нибудь еще?
Только Мария могла каждое утро заниматься французским языком с преподавателем Пьером де Ламье, уже давно поселившимся в Ричмонде. Однажды Анна услышала, как ее сестра читала вслух французские книги, и захлопала в ладоши.
– Сестра, какая ты умная! Хотела бы я хоть чуть-чуть походить на тебя.
– Если бы и вправду хотела – уже научилась бы и читать и писать.
Анна засмеялась.
– Ну нет, мне нельзя перенапрягать зрение. Да и все равно у меня ничего бы не получилось.
– Лентяйка, – произнесла Мария тем строгим тоном, каким разговаривала с сестрой, когда они были совсем маленькие.
Анна засмеялась еще громче.
– О, нашему папе достаточно и одной умной дочери. Иногда Анна пробовала рисовать – тут у нее определенно был талант. Учитель рисования господин Гибсон делал все от него зависящее, чтобы поощрять эти занятия; под впечатлением его похвал Анна довольно часто сидела рядом с сестрой и делала грифельные наброски на больших листах бумаги. Госпожа Гибсон тоже принимала участие в обучении принцессы, поскольку и сама знала толк в живописи. Оба супруга были карликами – однако удивили весь двор, произведя на свет девять совершенно полноценных детей. В свое время они принадлежали королеве Генриетте-Марии, а позже получили свободу и прижились в Ричмонде.
Все это время Мария не переставала думать о своей новой подруге. Она уже несколько раз наведывалась во дворец святого Якова, где Франциска жила вместе с родителями, сэром Алленом и леди Эпсли. У них сложились не совсем обычные отношения, говорила Франциска, – слишком уж велика была разница в возрасте; а с другой стороны, в этом-то и крылось что-то заманчивое, даже таинственное. Что-то важное, хотя и не самое главное, поскольку их обеих влекло друг к другу.
Они всегда находили тему для разговора. Сидеть рядом с Франциской, держать ее за руку и смотреть в ее прекрасные черные глаза – все это казалось Марии наивысшим наслаждением, из существующих на земле. Вот какой любовью хотелось ей любить отца и Джемми; но они уже не могли вызывать в ней таких чувств, потому что отгородились от нее чем-то отталкивающим, постыдным… и не совсем доступным ее пониманию. Думая о них, она почему-то вспоминала то скользкие недомолвки и слухи, то гадкие эпиграммы, позорившие их обоих – и от этого чувствовала себя униженной, оскорбленной в своем отношении к ним. С ними у нее не могло быть ничего идеального и возвышенного, связывавшего ее с Франциской.
«Знаешь, Франциска, – по какому-то другому, незначительному поводу заметила она, – я никогда не выйду замуж. Мне нестерпимо даже думать о браке. Давай я буду называть тебя своим мужем, а сама стану твоей супругой – ведь через несколько лет мы все равно покинем двор и поселимся вместе, в каком-нибудь маленьком домике». В ответ Франциска улыбнулась и сказала, что только очень маленькие девочки могут рассуждать подобным образом; Мария тогда лишь покачала головой, но уже в следующем письме назвала ее своим мужем, а внизу подписалась: «Твоя любящая жена».
Однажды, когда она сидела рядом с Анной и смотрела ее рисунки, в комнату вошла леди Франциска Вилльерс. В руке она держала распечатанное письмо – Мария вздрогнула, узнав в нем послание, предназначенное Франциске Эпсли.
Леди Франциска выставила за дверь обоих карликов и принцессу Анну, а затем положила письмо на стол.
– Миледи, – строго произнесла она, – это ваш почерк? Мария молча кивнула – отпираться было бесполезно.
– Оно адресовано «Моему мужу», а подписано «Твоя любящая жена Мария».
Мария продолжала молчать.
– На конверте тоже есть надпись – «Франциске Эпсли». Что все это значит, миледи?
– Это значит, что Франциска – моя лучшая подруга, – сказала Мария, – и еще… что я писала только ей, а не кому-то другому.
– Сдается мне, вы очень близко сошлись с ней.
– Она мне дороже всех людей на свете.
– Вот как?
Леди Франциска положила руку на письмо.
– Думаю, вы поступаете опрометчиво, общаясь с молодой женщиной таким экстравагантным способом.
– Но я не написала ничего такого, что можно было бы истолковать в каком-нибудь превратном смысле!
Мария не убедила леди Франциску. Та заподозрила что-то неладное.
Сразу после ухода леди Франциски Вилльерс в комнату вернулась принцесса Анна. Ее сестра по-прежнему сидела за столом, на котором лежало распечатанное письмо.
– Что случилось? – спросила Анна.
– Меня обвинили в том, что я слишком экстравагантным способом общаюсь со своей подругой.
– С какой подругой?
– С самой лучшей.
– Пожалуйста, расскажи мне о ней, – подсев к сестре, взмолилась Анна.
Марии и самой хотелось поговорить о Франциске Эпсли – начав рассказывать о ее достоинствах, она уже не могла остановиться. Сколько она ни подбирала слов, их все-таки не хватало, чтобы передать совершенства ее подруги.
Анна слушала, затаив дыхание.
– Я видела ее при дворе, – наконец выдохнула она. – И мне тоже хочется быть ее подругой.
– Ах, Анна, вечно ты мне подражаешь!
– Вовсе нет, – возразила Анна. – Например, за столом.
– Что верно, то верно. Мне далеко до твоего аппетита.
– Тем более, – сказала Анна. – Должны же мы иметь хоть что-то общее.
Мария-Беатрис уже не вспоминала о своем монастыре и прежних подругах-весталках. Теперь ей больше всего на свете нравились увеселения, каждый день устраивавшиеся при дворе ее деверя. Она с удовольствием смотрела на живые картины, изображавшие ее мужа и герцога Монмута, какими те были во время осады Маастрихта. Она дрожала от волнения, видя Якова то отдающим приказы в окопах, под вражеским огнем, то разрабатывающим план какой-нибудь военной операции. Ее переживания умиляли и одновременно настораживали короля. Карл понимал нешуточную подоплеку этих сценических забав – видел, что стоит за потешными поединками между братом и сыном. Во всех этих сценах Яков старался показать себя более опытным стратегом, превзойти Джемми умом и опытностью, а Монмут хотел продемонстрировать придворным свою силу, ловкость и храбрость, свойственные его возрасту.