Филипп с беспомощным видом посмотрел на отца Борджа.
– Она сбросила все вещи с алтаря, который мы установили для нее, – пожаловался священник. – И при этом кричала, что не позволит вмешиваться в ее жизнь. Но, смею заверить вас, Ваше Высочество, еще не все потеряно. Она уже не такая невменяемая, как прежде, и я думаю, что нам удастся спасти ее душу. Вот только здоровье, в последнее время оно заметно ухудшилось.
– Эй, священник, что ты там бормочешь? Чего прячешься от меня, почему стоишь в тени? По-моему, ты – женщина, только переодетая. Я не хочу, Чтобы в эту комнату приходили женщины. Когда здесь Филипп, то женщин лучше сюда не впускать, это уж точно!
– Не знаю, что и сказать, – нерешительно произнес Филипп.
– Если Ваше Высочество позволит… мы можем применить силу.
Филипп посмотрел на жалкую, изможденную старуху, сидевшую в кресле, – на ее слипшиеся волосы, грязную ветхую одежду, худые руки и ноги, распухшие от водянки. Жестокость сама по себе была ему ненавистна. Он не любил войны, потому что они означали кровопролитие. Тем не менее он считал, что только пытки инквизиции способны наставить еретиков на истинный путь, а заодно приготовить их души к вечным мукам загробного мира. Это казалось ему разумной и оправданной мерой. Но жестокость, не приносящая никакой пользы, вызывала у него отвращение. Тем более, в случае с этой выжившей из ума женщиной, которая и сейчас-то не могла понять, чего от нее хотят. Разве пытки могли в чем-нибудь убедить ее? Возможно, когда-нибудь правда – единственная, святая – сама откроется ей. Конечно, если она, Хуана, не умрет к этому времени.
Да, она была жалкой, невменяемой старухой, и Филипп решил, что не будет причинять ей боли. Пусть ее безумие остается еще одним несчастьем королевского дома Испании. Нужно попытаться спасти ее каким-нибудь другим, более приемлемым способом.
– Нет, – сказал он. – Постарайтесь переубедить ее, но только словами. Все остальное я запрещаю.
– Как угодно Вашему Высочеству. В общем-то, в прошлый раз она не особенно сопротивлялась, когда я служил здесь мессу. Хотя, должен сообщить вам, она слишком часто пренебрегает дарами Святого Духа.
Филипп вздохнул.
– Продолжайте взывать к ее разуму.
– Непременно, Ваше Высочество. Но, думаю, вам следует знать, что иногда она говорит… говорит, что свечи, которые я использую во время службы, издают зловонный запах. В остальном же…
– Вы хорошо справляетесь со своей работой, отец Борджа. Она ведет себя значительно спокойней, чем прежде. Продолжайте в том же духе. Думаю, мы успеем спасти ее душу.
– Ради этого я не пожалею своих сил, – пообещал священник.
Они посмотрели на Хуану. Та уже спала. Ее голова лежала на плече, из полуоткрытого беззубого рта доносилось тихое похрапывание.
Филипп сказал:
– Ну, ладно, на сегодня хватит. Пойдемте, отец Борджа.
Направляясь в свои апартаменты, он почти радовался мысли о том, что завтра ему предстоит продолжить путь в Корунью, откуда корабль переправит его в Англию.
Карлосу не спалось. Из головы никак не выходила старуха, сидевшая в той странной комнате. Ему хотелось познакомиться с ней поближе – может быть, она расскажет ему что-то такое, о чем все остальные постараются умолчать.
Он приподнялся на локте. Тишина. Должно быть, первый час ночи. Сердце билось учащенно, но страха он не испытывал.
Вероятно, сейчас она в своей комнате, ведь он слышал, что она редко ложится в постель. Просто засыпает, сидя в своем кресле, – в любое время дня и ночи. Или устраивается на полу.
Если выйти на цыпочках из его спальни и тихонько прокрасться по коридору, то можно придти как раз к той комнате. Дорогу он помнил хорошо, недаром так старательно запоминал ее.
Он бесшумно встал с постели, подошел к двери и осторожно потянул ее на себя. Из передней доносилось мерное посапывание слуг, расположившихся на двух кушетках. Уставшие за день, они спали мертвым сном.
Набросив на плечи плащ, висевший рядом, он прошмыгнул мимо слуг и выскользнул в коридор. В другом конце коридора сидели на стульях двое вооруженных стражников. Оба спали, свесив головы на грудь и бессильно опустив руки. Карлос на цыпочках обошел их, открыл дверь и очутился в комнате королевы.
Свечи все еще горели. Хуана сидела в кресле, в той же позе, в которой он застал ее, придя сюда вместе с отцом. Карлос осторожно закрыл за собой дверь.
Она вздрогнула.
– Кто здесь?
– Карлос, – прошептал он, направляясь к ее креслу. – Малыш Карлос.
– Ты хромаешь, Малыш, – сказала она. – Филипп тоже иногда прихрамывал. У него было что-то с коленными суставами. – Словно осознав необходимость соблюдать тишину, она перешла на шепот. – Но это не мешало ему волочиться за каждой юбкой.
– Неужели? – спросил Карлос.
– Сядь у моих ног, Малыш.
Он сел, и Хуана погладила его по голове.
– У него были густые волосы, – сказала она. – Густые, вьющиеся. Он был самым красивым мужчиной в мире. Но кто ты такой? Ты не похож на Филиппа.
– Это Карлос. Малыш дон Карлос. Его отец – Филипп.
– Карлос?.. Нет, ты не Карлос, не Цезарь! Ты не мой сын!
– Я ваш внук, сын Филиппа.
– Да?.. Мой Карлос отнял его у меня, моего Филиппа. Он сказал: «Мама, не можем же мы вечно держать у вас мертвого. Я должен забрать его и придать христианскому погребению». Но мой Филипп не был мертвым. Я несколько раз открывала его гроб… целовала его в губы… Тогда он уже не мог отделаться от меня. Не мог ни уйти, ни ухаживать за другими женщинами.
– Это мой дед отнял у вас вашего Филиппа. Мой дед – император. А здесь сейчас другой Филипп, отец малыша дона Карлоса. Карлос ненавидит этого Филиппа. И надеется, что он скоро умрет.
– Твой Филипп, Карлос, твой! А мой всегда будет жив. Когда меня выдавали за него замуж, я плакала. Да, Карлос, тогда я еще умела плакать… и постоять за себя, это я тоже умела. А потом… потом мой отец, великий Фердинанд Арагонский объявил меня сумасшедшей… И еще сказал, что это очень хорошо для меня – быть сумасшедшей… Разве кто-нибудь тогда вступился за меня? На самом деле это было хорошо для него, чтобы я была сумасшедшей… а иногда ему требовалось, чтобы я становилась нормальной… Вот так и пошло – то нормальная, то ненормальная… то нормальная, то ненормальная…
– Карлоса тоже принимают за сумасшедшего.
– То нормальная… то ненормальная, – бормотала старуха.
– Вы ненавидели вашего Филиппа, да? – спросил Карлос.
– Ненавидела, потому что любила… и любила, потому что ненавидела. Я сидела возле гроба, очень хотела снять крышку и целовать его, целовать… Я сказала: «Теперь ты уже не уйдешь от меня, Филипп. Ну, где же твои женщины? Что-то я их не вижу возле тебя…». Ха-ха-ха…