Сейчас, наблюдая за стоящей на коленях сестрой, Мария вспомнила предостережения Ренара.
– Ваше величество, – проговорила принцесса, – я хотела бы уехать в одно из моих деревенских поместий.
– Почему так? – спросила Мария.
– Мое здоровье слабеет. Мне необходим свежий деревенский воздух.
– Вы мне кажетесь вполне здоровой.
– Я очень страдаю, ваше величество. В деревенской тишине я могла бы изучать книги, которые ваше величество дали мне читать. Чувствую, что в тишине Вудстока или Хатфилда я могла бы достигнуть понимания истины.
– Вы останетесь здесь, – отрезала королева, – чтобы я могла знать, какие планы вы строите и кто вас окружает.
Елизавете было позволено удалиться. Она покинула апартаменты королевы очень неудовлетворенная, понимая, что настал один из самых критических периодов в ее полной опасностей жизни.
Очень странно, но на помощь ей пришел именно испанский посол, конечно сам того не желая.
Весть о том, что королева доброжелательно смотрит в сторону Испании, быстро распространилась по стране. А поскольку англичане ненавидели испанцев, то пошли разговоры о достоинствах Елизаветы.
Королева упрямо отказывалась признать законность рождения сестры. Казалось, что она боится сделать это, потому что народ мог решить, что более молодая протестантка, законная дочь Генриха VIII, будет лучшим правителем для Англии, чем его старшая дочь, католичка. Но настоящая причина заключалась в ином. Признать Елизавету законнорожденной можно было лишь одним способом – объявить брак отца с Катариной Арагонской недействительным. А таким образом незаконнорожденной получилась бы… Мария.
Испанский посол, желая ускорить события, весьма неразумно решил бросить тень на своего старинного врага Ноайля – одним мастерским ударом добиться того, чтобы Ноайля отправили во Францию, а Елизавету – на плаху. Он обвинил Ноайля в том, что тот якобы посещает комнаты Елизаветы по ночам, подготавливая заговор против королевы.
Нелепое обвинение быстро разрушили, потому что даже враги Елизаветы не могли обнаружить ни тени ее вины.
Стоя на коленях перед королевой, она заплакала:
– Я умоляю ваше величество никогда не доверять злобным россказням, которые распространяют обо мне, не дав мне возможность доказать свою невиновность.
Мария искренне верила в справедливость, а Елизавета удачно подобрала слова.
– Моя дорогая сестра, – отозвалась королева, – мне очень жаль, что о вас судили несправедливо. Примите эти жемчуга в знак моей привязанности.
Елизавета приняла жемчуга и поспешила воспользоваться ситуацией. Она подняла глаза па сестру и проговорила:
– Ваше величество так добры ко мне. Я знаю, что вы позволите мне оставить двор, чтобы я могла жить в тиши и побыстрее сделать то, что от меня желает ваше величество. Дайте мне ваше милостивое позволение уехать, чтобы я могла изучать книги, данные вами мне, быстрее научилась управлять своими мыслями и направлять их туда, куда будет угодно вашему величеству.
Позволение было дано. Елизавета с огромным облегчением уехала от неминуемой опасности.
Однако способ раз и навсегда избежать вечно угрожающей опасности существовал. Молодая принцесса часто думала о нем, но всегда отказывалась к нему прибегнуть. Этим способом было замужество.
В данный момент король Дании предлагал ей в мужья своего сына, Филиберта Эммануэля, герцога Савойского. Испания одобряла такой союз, и, следовательно, он получил должное внимание и со стороны королевы.
Тихой жизни в Эшридже не получилось. Елизавета постоянно была настороже и в каждом незнакомце, подъезжающем к дворцу, ожидала увидеть посланца от королевы с приказанием вернуться ко двору, за чем могли последовать тюремное заключение и смерть. Только выйдя замуж за иностранного принца, она могла спастись от этого вечного страха. Но это означало также и похоронить самую большую мечту. Став герцогиней Савойской, она уже никогда не услышит те магические слова, которые, возможно, через год, через два или пять—десять лет могут прозвучать: «Боже, храни королеву Елизавету!»
Нет, здесь она родилась, здесь и останется. Все ее надежды связаны с Англией. Временами Елизавете казалось, что ей никогда не удастся подняться по скользкой тропинке, ведущей к вершине амбиций. Ну что ж, говорила она себе, лучше свалиться с нее, чем вообще не попробовать подняться.
Она решительно отказалась от предложения герцога Савойского.
Королева и ее министры были раздражены, но не сильно; и эту тему временно перестали обсуждать.
Несколько недель прошли в деревне относительно спокойно, хотя от друзей Елизаветы, все еще остававшихся при дворе, приходили странные вести, которые могли привести как к триумфу, так и к катастрофе.
С протестом против испанского брака выступил Уайетт. Принцессе посылали письма с просьбами о поддержке, но она не захотела иметь ничего общего с мятежниками. Елизавета помнила: ее надежда на успех в выжидании. Куртенэй тоже был замешан в заговоре Уайетта, но она знала: как бы ни был красив этот человек, он слаб и ненадежен. Кроме того, даже если заговор окажется успешным, герцог Суффолк – один из его руководителей – наверняка постарается посадить на трон собственную дочь леди Джейн Грей, а вовсе не ее.
Нет! Мятеж не для Елизаветы.
И вскоре оказалось, что она была права, потому что Куртенэй в минуту паники стал предателем и признался Гардинеру в существовании заговора. Уайетт вынужден был начать действовать раньше времени. Мятеж провалился. Уайетт оказался под арестом. Куртенэя и Суффолка отправили в Тауэр. Был подписан приказ о безотлагательной казни леди Джейн и лорда Гилдфорда Дадли. Однако, к несчастью Елизаветы, адресованные ей письма Ноайля и Уайетта перехватили и предъявили королеве.
Когда пришло приказание явиться ко двору, принцесса поняла, что наступил самый страшный момент ее полной опасностей жизни.
Она могла сделать только одно – улечься в постель. Увы, заявила Елизавета гонцу, она слишком плохо себя чувствует, чтобы отправиться в путешествие; и в самом деле, была настолько напугана, что на этот раз ее болезнь была не совсем притворной. Елизавета не могла ни есть, ни спать и лишь лежала прислушиваясь в муках, не раздастся ли во дворе стук лошадиных копыт, возвещающих о прибытии людей королевы.
И они действительно скоро явились. Правда, не солдаты, присланные ее арестовать, а два королевских врача, доктор Венди и доктор Оуэн.
Трепещущие слуги принцессы сообщили ей об их прибытии.
– Я не могу их принять, – сказала она. – Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.
Было десять часов вечера, но врачи решительно вошли в ее комнату. Елизавета надменно посмотрела на них.
– Неужели поспешность так велика, что вы не можете подождать до утра? – спросила она.