— А чей это голос? — спросила Хани.
— Это тайна. В доме никого нет. Однако голос звучит.
— Там кто-то есть, — сказала я.
— Никого нет. Дом пуст. А когда люди спрашивают: «Что такое месса?» голос отвечает: «Идолопоклонство».
Кэтрин вспыхнула, лицо ее залила краска.
— Там сидит кто-то злой и обманывает народ.
— Это голос, — ответила моя мать, — и никого там нет. Голос без тела. Разве это не чудо?
— Если бы голос говорил разумные вещи, то это было бы чудо, — возразила Кэтрин.
— Разумные? Кто может подвергать сомнению слова Святого Духа?
— Я, — ответила Кэтрин. — Это Дух Святой только для протестантов. Для людей истинной веры это… ересь.
— Замолчи, Кэт, — сказала я. — Ты неуважительно относишься к бабушке.
— Значит, говорить правду — неуважительно?
— Истина для одного может быть не правдой для другого.
— Как это может быть? Правда всегда должна быть правдой.
Я устало произнесла:
— Я не потерплю ссор по вопросам веры в своем доме. Разве нам мало того, что происходит в стране?
— Ты должна научиться сдерживать язык и выражать должное почтение, когда следует.
— Почтение! — возмутилась Кэтрин. — Мой отец сказал бы…
— Хватит! — приказала я.
Кэтрин пулей вылетела из комнаты.
— Хорошенькое дело! — выбегая, воскликнула она. — Надо притворяться, что соглашаешься с дикой ложью, просто для того, чтобы кому-то угодить.
— Клянусь Богом, — сказала моя мать, — она фанатичная маленькая папистка.
Я заметила, что Хани улыбается; ее всегда веселило, когда между мной и Кэтрин возникали разногласия.
«Трудно ожидать гармонии в стране, когда мы не можем сохранить мир даже в своей семье», — подумала я.
* * *
Кэтрин торжествовала, когда в результате проведенного расследования в доме обнаружили молодую женщину по имени Элизабет Крофт. Она пряталась в полой стене, чтобы отвечать на вопросы, которые ей задавали, и таким образом подстрекать людей выступить против королевы Марии и против ее брака с испанцем.
— Вот так чудо! — воскликнула Кэтрин и поспешила к моей матери в Кейсман-корт.
— Бабушка была так смущена, что я не могла не рассмеяться, — сообщила мне Кэтрин, когда вернулась.
— В тебе должно быть больше сострадания, — сказала я ей.
— Сострадания к этой фанатичке!
— Взгляни на себя, моя дорогая, разве ты не такая же?
— Но я принадлежу к истинной религии.
— Ты фанатичка, Кэтрин. Как бы мне хотелось, чтобы вопросы веры занимали тебя поменьше.
— Я обсужу это с отцом… сейчас же. — Глаза ее сияли. — Как чудесно иметь такого отца! Все эти годы я ошибалась.
— Он не обращал на тебя внимания.
— Конечно, не обращал, я была молодая и глупая. Теперь все иначе.
— Прошу тебя, будь поосторожнее.
Кэтрин бросилась ко мне и порывисто обняла.
— Моя дражайшая мамочка, пойми, я выросла… почти.
— Но не совсем.
* * *
Питер пришел к нам и рассказал, что за обман Элизабет Крофт выставили к позорному столбу.
— Бедная девушка, надеюсь, она не лишится головы, — сказала я, но подумала: «Ведь в этой стране это обычная плата». Я поняла: из-за того, что на троне ярая католичка, религиозный конфликт в стране не гаснет, а разгорается, и дала себе слово, что если трудно что-то изменить в стране, то уж дома следует избегать ссор.
* * *
В июле 1554 года Филипп Испанский высадился в Англии, и королева Мария выехала в Винчестер, где они и обвенчались.
Мы присутствовали при их въезде в столицу. Верхом на лошадях королевская чета пересекла Лондонский мост. Меня поразило увядшее лицо королевы и то подчеркнутое обожание, с которым она относилась к своему бледнолицему и тонкогубому жениху. Она была старше его на десять лет, и я жалела ее.
Этот брак был очень непопулярен в народе, но, когда лондонцы узнали, какие сокровища привез с собой Филипп, они повеселели. Золото и серебро заполняло девяносто девять сундуков, которые везли за королевской четой на пути во дворец, но, даже несмотря на это, в толпе шептали недоброе.
В стране начались перемены. При жизни отца королевы Марии жизнь была опасна. Генрих был тираном, который привык считать, что платой за ошибку подданного служит его голова. Но при прежнем государе при дворе постоянно происходили драматические события, потому что король часто менял жен. Королева Мария хранила верность своему мужу, не могла на него надышаться, но испанская мрачность уже овладела двором.
Было и другое. В стране вводились испанские законы. Истинной церковью считалась Святая Римская церковь, много говорили об еретиках.
А потом запылали костры в предместье Лондона Смитфилде.
Часто из своих садов мы видели поднимающийся дым, а когда ветер дул с запада, то чувствовали и запах. Нас кидало в дрожь, казалось, до нас доносятся крики умирающих.
Королева получила новое имя. Теперь ее звали Мария Кровавая.
* * *
Стоял холодный февральский день 1555 года, когда в Аббатство прибежали Питер и Пол. Сначала я не поняла, что случилось. Они говорили так бессвязно:
— Они пришли… они везде искали…
— Они забрали книги…
— Они привязали свою барку у нашей пристани… Я попросила:
— Питер, Пол, расскажите мне все с начала. Что случилось?
Довольно быстро я все поняла. Случилось то, что уже давно могло случиться, ведь Саймон Кейсман являлся поборником новой веры.
Неожиданно Пол начал плакать.
— Они забрали нашего отца, — сказал он.
— Где ваша мать?
— Она там сидит… смотрит. Она все молчит. Пойдем скорее, Дамаск! Пойдем с нами!
Я поспешила в Кейсман-корт.
Я вошла в дом, где стол был накрыт для обеда и подумала: «Именно сюда, в этот зал люди короля пришла за моим отцом… По доносу Саймона Кейсмана они арестовали его, а теперь они пришли за Саймоном Кейсманом».
Матушка сидела за столом. На лице у нее было написано изумление. Я стала возле нее на колени и взяла ее руку в свою.
— Мама, — сказала я, — я здесь.
— Это Дамаск? Моя девочка Дамаск, — прошептала она.
— Да, мама, я здесь.
— Они пришли и забрали его.
— Да, я знаю.
— Почему они забрали его? Почему?