Поскольку тетя Мелани, сестра моего отца, была замужем за братом матери, Коннеллом, все мы находились в двойном родстве. Видимо, это сближало нас, но, быть может, играло свою роль и то, что тетя Мелани, как и наша мать, была предана идее дома, и обе они верили в необходимость постоянной связи между семьями.
Берсаба начала рисовать Бастиана.
— Не такой уж он красавец, — запротестовала я.
Она покраснела и порвала рисунок.
Я подумала: «Она действительно любит Бастиана». Но тут же забыла об этом.
* * *
Через неделю мы отправились в замок Пейлинг: Берсаба, я, наша мать, три грума и две служанки. В Пейлинге было достаточно слуг, но на дорогах случались нападения разбойников, и слуги выполняли роль охраны. Мой отец взял с матери обещание никогда не выезжать из дому без соответствующей охраны, и хотя дорога к замку была нам хорошо знакома, мать никогда не нарушала данного обещания.
В это утро Берсаба выглядела прекрасно. Июнь — чудесный месяц, когда живые изгороди разгораются цветами шиповника и кружевами кервеля, когда заросли дрока с ярко-желтыми цветами словно освещают холмы, а в полях начинает краснеть щавель. Берсаба надела пышные красные юбки, в которые мы всегда наряжались для верховой езды, называя их в шутку «охранниками». Я на этот раз надела синие юбки. Обычно мы одевались немножко по-разному, но иногда совершенно одинаково, заставляя окружающих теряться в догадках. Я прекрасно подражала Берсабе, а она — мне. Время от времени мы упражнялись в этом, и одним из наших любимых развлечений в детстве было дурачить знакомых. Мы смеялись чуть ли не до истерики, когда кто-нибудь говорил Берсабе: «Ну, мисс Анжелет, хватит притворяться Берсабой. Меня не проведешь». Я объяснила Берсабе, что это дает нам определенную власть над людьми, что в некоторых обстоятельствах можно было бы использовать с выгодой. Так вот, в тот день на ней было красное, а на мне — синее; наши плащи были одного цвета с юбками, и на обеих были мягкие коричневые сапоги. Таким образом, в дороге нас перепутать было невозможно. Но я знала, оказавшись в Пейлинге, мы будем время от времени одеваться одинаково и с наслаждением разыгрывать окружающих.
Мы ехали по обе стороны от матери. Она была задумчива. Несомненно, матушка думала о нашем отце и гадала, где он сейчас. Она всегда беспокоилась о нем, ведь в море человека поджидает множество опасностей и никогда не известно, вернется ли он домой.
Однажды я заговорила с ней об этом, и мама сказала, что, если бы не эти переживания, она не чувствовала бы такой радости при встрече. «Следует помнить, — сказала она, — что жизнь состоит из света и тени и свет всегда выглядит ярче по контрасту с тенью». Мою мать можно назвать философом; она всегда пыталась научить нас понимать и принимать жизнь такой, какая она есть, поскольку считала, что подобное отношение к жизни помогает стойко переносить удары судьбы.
Если бы с нами к замку Пейлинг ехали мои отец и брат, мать была бы счастлива. Я остро ощутила свою любовь к ней и запела, искренне благодаря Бога, одарившего меня такой матерью:
А ну-ка, милый, погляди,
Хей-хо, хей-хо, хей-хо,
Цветок весенний на груди
И счастье впереди…
Мать улыбнулась мне, как бы разделяя мои чувства, и начала подпевать, велев слугам делать то же самое. Потом мы по очереди запевали какую-нибудь песню на выбор, а остальные подхватывали ее. Но когда очередь дошла до Берсабы, ей пришлось петь в одиночестве. Это была песня Офелии:
Как узнать, кто милый ваш?
Он идет с жезлом,
Перловица на тулье,
Поршни с ремешком.
Ах, он умер, госпожа,
Он — холодный прах.
В головах — зеленый дерн.
Камешки в ногах.
Берсаба пела необычайно взволнованно, и когда она дошла до заключительных строк, я представила себе сестру, лежащей в воде с волосами, которые шевелит течение, с лицом бледным и неживым. Я ощущала в ней что-то странное, чего я не могла понять, хотя мы и были почти единым целым, — эта тихая, ненавязчивая манера поведения, способная, тем не менее, изменить настроение окружающих.
Она заставила нас забыть об июньском утре, о солнце, о цветах и радостях жизни, напомнила нам о смерти. Мы прекратили петь и ехали молча до тех пор, пока не показались башни замка.
Солнце отражалось на острых изломах гранита, заставляя их сверкать как бриллианты. Это впечатляющее зрелище никогда не оставляло меня равнодушной. Надменная, грубая, вызывающая цитадель всегда казалась мне живым существом, и я была горда принадлежностью к ней. Наш дом казался каким-то добродушным, хотя его камни были такими же (или почти такими же) старыми, как те, из которых был сложен замок; но Тристан по сравнению с замком Пейлинг был просто милой и уютной обителью. Четыре зубчатые башни твердыни ясно говорили о том, что это крепость, остававшаяся неприступной в течение шести столетий, поскольку основан замок был еще во времена Вильгельма Завоевателя, а позже расширялся и укреплялся. Всякий раз, когда я его видела, мое воображение начинало работать, и я представляла себе защитников крепости, которые льют кипящее масло на головы осаждающих и обстреливают их из луков. На тяжелой дубовой двери, укрепленной железными полосами, — той, что находилась под сторожевой башней у ворот, — были видны отметины, вероятно, оставленные боевыми топорами.
Мы подъезжали с запада, и две башни были скрыты от наших взоров: Изелла, где по слухам, жили привидения, и Морская, где теперь жил дедушка Касвеллин. Я взглянула на мать. Лицо ее было озабоченным, и мне страшно захотелось узнать, какие картины встают при виде замка в ее воображении. Когда-нибудь я прочитаю о ее жизни там — полной происшествий и одновременно несчастливой, потому что именно это и было, видимо, причиной ее невеселых размышлений.
Выражение лица Берсабы тоже изменилось. У нее был четкий профиль, высокие скулы, удлиненные глаза с золотистыми ресницами, кончики которых были темными. Глядя на нее, я часто думала: описывая сестру, я описываю себя, ведь я выгляжу точно так же или почти так же. У нас могло быть лишь разное выражение лица. Наша мать как-то сказала: «Когда вы повзрослеете, то станете менее схожими. Жизненный опыт изменяет лица, а вас вряд ли ждет одна и та же судьба».
«Да и теперь, — подумала я, — мы можем выглядеть по-разному, так как она всегда менялась, приезжая в замок Пейлинг». Она была более скрытной, и я ощущала, что ей удается сделать то, что она всегда пыталась сделать, отстраниться от меня. Бывали моменты, когда я точно знала, о чем она думает, но сейчас она держала меня на расстоянии, а когда мы приедем в замок Пейлинг, она и вовсе может замкнуться в себе.
Я часто задумывалась: что же в замке Пейлинг делает ее такой?
Когда мы проезжали под опускной решеткой, направляясь во внутренний двор, раздался голос Розен:
— Они приехали!
Тут же появились тетя Мелани и с ней Мелдер и Гвенифер, вышедшие из боковой двери замка. Началась обычная для таких встреч суматоха. Конюхи повели лошадей в конюшни, а служанки занялись багажом.