Одним из первых актов нового парламента стало требование об отставке Томаса Уэнтворта, графа Страффорда, который был главным советником короля в тот период, когда возник конфликт с Шотландией и шотландцы после ряда побед пересекли границу Англии, захватив часть ее северных территорий. Страффорд энергично рекомендовал королю такие нежелательные способы справиться с ситуацией, как заграничные кредиты, снижение ценности монеты и привлечение ирландской армии к борьбе с Шотландией, чтобы одновременно припугнуть и некоторых англичан, проявляющих признаки непокорности. Король тесно сотрудничал со Страффордом, и граф получил звание генерал-лейтенанта.
Слушая все это, мне часто хотелось усесться с Ричардом в библиотеке и хорошенько обсудить назревшие проблемы. Я понимала, что они должны глубоко волновать его.
Итак, Страффорд был смещен, его судили, признали виновным и приговорили к смерти за измену, заключавшуюся в умысле ввести в страну ирландскую армию для расправы над англичанами. Король оказался в затруднительном положении. Он изо всех сил пытался защитить друга, с политикой которого был согласен, и когда перед ним положили на подпись смертный приговор, он стал увиливать от решения.
Расхаживая взад и вперед по комнате, Люк говорил:
— Страффорд должен умереть. А в день, когда он умрет, король окажется в щекотливой ситуации.
Наконец король подписал приговор, и Страффорд был казнен.
Это случилось в мае, за три месяца до рождения Арабеллы. Я достаточно хорошо разбиралась в происходящих событиях, чтобы понять, что все это будет иметь далеко идущие последствия и что туча, до сих пор едва заметная на горизонте, нависла у нас над головой.
Но в то время я была женщиной, которой через три месяца предстояло стать матерью, и это мне казалось важнее всего остального.
* * *
События не позволяли Ричарду бывать дома. Впрочем, возможно, он задерживался дольше, чем это было необходимо. Он больше не предлагал Анжелет жить с ним в Уайтхолле. Она сказала мне, что ситуация слишком серьезна для того, чтобы думать о каких-то развлечениях, и что ее муж постоянно проводит совещания с другими генералами.
Однажды он все-таки появился и подъехал к ферме. Думаю, он уже довольно давно находился где-то поблизости и ждал меня. Заметив его, я, как и в первый раз, вышла ему навстречу. Это было в мае 1642 года. Арабелле исполнилось девять месяцев, и никто из родителей не мог бы желать лучшего ребенка.
— Я должен был увидеть тебя, — сказал он. — Мы находимся на грани войны. Бог знает, что будет с нами потом.
— Я знаю об этом. И о том, что ты и мой муж будете противниками.
Он махнул рукой, давая понять малозначительность этого обстоятельства.
— Ребенок… — сказал он.
— Это самый красивый в мире ребенок.
— Совершенно нормальный? — с тревогой спросил он.
— Подожди немножко.
Я бросилась к дому и вынесла ему девочку. Он смотрел на нее с обожанием, а она вела себя с каким-то серьезным достоинством.
— Идеальный ребенок, — сказал он, и я поняла, что он вспоминает чудовище, запертое в замке. — Это на тебя похоже, — продолжал он, — продемонстрировать мне, что у меня может быть прекрасный ребенок.
— Я никогда не сомневалась в том, что мой ребенок будет именно таким.
— О, Берсаба, я благодарю тебя за эти мгновения счастья.
— Это было счастьем?
— На несколько часов — да, — ответил он.
— Ну что ж, все-таки было, — сказала я, — но теперь кончилось. Она всегда будет напоминать мне о минувшем.
Покрепче прижав к себе девочку, я подумала — это мое утешение, моя поддержка. И еще: бедный Ричард, у него нет этого утешения.
— Ты довольна своим браком?
— Довольна настолько, насколько возможно быть довольной браком не с тобой.
— Берсаба… твои слова наполняют меня радостью… и одновременно чувством безнадежности.
— У тебя есть Анжелет. Это частица меня. В отличие от меня, она хороший человек. Постарайся помнить это.
— Я стараюсь быть добрым с ней. Но я предпочел бы, чтобы она не напоминала тебя. Всякий раз, как я смотрю на нее…
— До свиданья, Ричард…
— Я не знаю, когда мы вновь встретимся. Вскоре начнется кровавая война… худшая из всех возможных войн, Берсаба… Я с радостью отправился бы воевать с испанцами или французами. Совсем другое дело — драться со своими соотечественниками. Страна расколота. Север и Запад, Уэльс и Корнуолл стоят за короля, но здесь, на юго-востоке и в промышленных районах, сильно влияние парламента. Рано или поздно мы победим врага, но предстоит жестокая битва. Попрощавшись с ним, я унесла ребенка в дом. Я потеряла Ричарда; больше никогда мне не испытать того экстаза, который был способен вызвать у меня только он; этот печальный и одинокий мужчина собирался ввязаться в конфликт, который вызывал в нем отвращение. Но я не смогу забыть его лицо, когда он смотрел на нашего ребенка, на нашу чудесную девочку Арабеллу.
Ну что ж, по крайней мере, я сумела что-то сделать для него.
* * *
В августе Арабелле исполнился год, а король водрузил свой штандарт в Ноттингеме. К тому времени я была беременна от Люка.
Люк постоянно пребывал в возбуждении. Все, против чего были направлены его горячие молитвы, рушилось. Он был уверен в успехе дела парламентаристов точно так же, как Ричард — в победе роялистов.
Пошли разговоры о «кавалерах» и «круглоголовых». Прозвище «кавалеры» ввели в обиход те, кто осуждал придворных военных, вращавшихся в Уайт-холле. Это определение считалось оскорбительным, оно предполагало, что эти люди бездельники, лишенные моральных принципов. Прозвище «круглоголовые» возникло, говорят, во время подавления беспорядков, когда некий офицер обнажил свой меч против толпы и прокричал, что перережет глотки этим круглоголовым псам, осмелившимся рычать на епископов.
В данное время ситуация, похоже, складывалась в пользу роялистов. В руках роялистов была регулярная армия, а на стороне парламента — лишь те, кто пошел бороться добровольно, с твердым убеждением в правоте своего дела. Будучи пуританами, они верили в то, что Господь поможет им, поскольку они — Божьи люди, но Бог оказался не слишком отзывчивым. Битвы при Эджхилле и Брентфорде не дали перевеса ни одной из сторон, а следующей весной роялисты Корнуолла объявили, что весь запад страны — за короля.
Сын Люка родился в феврале. Я назвала его Лука-сом. Он был похож на своего отца. Меня полностью поглотили радости материнства. Анжелет использовала любую возможность, чтобы приехать ко мне, хотя никогда не могла быть уверена, что именно в этот момент не приедет Ричард. Впрочем, приезжал он нечасто. Военные дела отнимали почти все его время.
Как обычно бывает в таких случаях, восторги и надежды, сопровождающие начальные стадии конфликта, вскоре уступили место подавленности и осознанию реальности. Стало ясно, что ни одна из сторон не может рассчитывать на скорую победу. Мне трудно было занять ту или иную позицию. Инстинктивно я поддерживала роялистов. Я знала, что король слаб, что он принимает глупые решения, что он упрям и его надо бы проучить; но я не хотела, чтобы нашей страной правили те, кто считает, что радоваться — грешно. В то же время я ощущала необходимость поддержать Люка, причем сама этому удивлялась. Он сумел заразить меня энтузиазмом, с которым отстаивал дело своей жизни; именно это мне и нравилось. Я разрывалась между двумя крайними точками зрения и чувствовала, что не могла бы стать на сторону какой-либо из этих партий с той внутренней убежденностью, которая необходима для победы.