Я рассталась с ней в слезах, чувствуя, что больше ее не увижу.
На лестнице меня ожидал король с моим отцом. На берегу реки собралась толпа. Рядом с Уильямом были Бентинк и остальная его свита. Говорили, что ветер был благоприятный, и сердце у меня упало, так как это означало, что путешествие не будет отложено. Оставались считанные часы моего пребывания на родине.
Мы спустились вниз по реке до Эрита. Там после короткого ужина и наступило время сказать последнее прости.
Король нежно меня поцеловал. Он сказал, что я могу приезжать в Уайтхолл, когда бы я ни пожелала. При его дворе я всегда найду теплый прием.
Я ухватилась за отца. Теперь было уже не до церемоний. Даже он не смог удержаться от слез. Я верю, что он любил меня больше всех на свете и мое замужество было такой же трагедией для него, как и для меня.
Затем мы поплыли дальше к Ширнессу, где нас ожидал голландский флот. И здесь мои наивные молитвы были услышаны. Ветер изменился, и было решено, что мы не сможем отплыть, пока он не станет благоприятным.
Уильям был рассержен. Ему не терпелось отбыть, и эта задержка раздражала его.
Из Уайтхолла от короля прибыл гонец. Почему бы нам не вернуться ко двору? Он обещал, что мы приятно проведем время, ожидая перемены ветра.
Уильям не имел желания возвращаться к легкомысленному двору. Он предпочел остаться в Ширнессе, где нас принял губернатор, полковник Доррел. Уильям продолжал держаться от меня в стороне, что меня очень успокоило, так что, несмотря на переполнявшие меня отчаяние и чувство обиды, моя неприязнь к нему несколько уменьшилась.
Теперь я знаю, что Уильям был проницательнейшим человеком. Он твердо верил, что рано или поздно завладеет английской короной. Ему предрекли это при рождении, о чем я расскажу позже. Он всегда умел воспользоваться представившейся возможностью и нередко извлекал выгоду из самых, казалось бы, невыгодных обстоятельств. Он был раздражен задержкой, но решил использовать ее в своих интересах. Он полностью отдавал себе отчет в том, что у него не было обаяния, которым обладали король и мой отец, но у него было одно ценное в глазах англичан качество – его вера, и он знал, что наш брак пришелся по вкусу народу. Если бы случилось так, что я унаследовала бы корону, он желал, чтобы английский народ уважал его.
Я думаю, поэтому он решил, что голландский флот должен двинуться в Маргейт и наше отплытие состоится оттуда. Сами же мы должны были добираться в Маргейт по суше через Кентербери. Таким образом ему предоставлялась прекрасная возможность показать себя англичанам, и он, разумеется, воспользовался ею.
Эта идея родилась в его изобретательном уме, но мне еще предстояло привыкнуть к образу его мышления, потому что он и на самом деле был великий правитель и его мало что еще интересовало в жизни.
Итак, мы отправились в Кентербери, и сбегавшийся по дороге народ приветствовал нас с явным восторгом. Главная цель была достигнута – люди увидели принца и запомнили его.
Большинство нашей свиты остались с флотом в Ширнессе. С нами были только леди Инчиквин, моя камеристка, Уильям Бентинк и еще один голландец, по фамилии Одайк. Затем произошло нечто чрезвычайное. Тогда я еще не понимала, что все шло по заранее продуманному плану.
Мы прибыли в гостиницу, где Уильям заявил, что у него нет денег. Мне это показалось невероятным, так как мне было известно, что он получил часть моего приданого, составившую сорок тысяч фунтов. Однако Уильям послал Бентинка в муниципалитет попросить в долг денег, объяснив, что принц оказался без средств.
Как я поняла позднее, это было сделано, чтобы возбудить негодование народа против моего отца, которого Уильям презирал и начинал считать своим главным врагом. Мой отец пытался предотвратить наш брак, он выказал свое неудовольствие по этому поводу. Уильям желал, чтобы в нем видели великого вождя протестантов, который мог бы спасти Англию от ига католичества, олицетворяемого герцогом Йоркским, являющимся в то время наследником престола.
Я полагаю, что этот поступок произвел желанный эффект, как и многое из того, что делал Уильям.
В городе выказали большое сочувствие принцу, женившемуся на дочери герцога, оставившего зятя без денег. Доктор Тиллотсон, настоятель Кентерберийского собора, попросил у Вильгельма аудиенции.
Его приняли немедленно.
– Ваше высочество, – сказал доктор Тиллотсон, – все добрые граждане Кентербери сожалеют о таком прискорбном положении дел. Я прошу вас оказать мне честь вашим присутствием в моем доме. Это позор, что вы были вынуждены оказаться без денег, и я должен сообщить вам, что все лица вашего ранга, посещая наш город, останавливаются у настоятеля.
Уильям поблагодарил доктора Тиллотсона за гостеприимство, но сказал, что предпочитает остановиться в гостинице. Однако он принял от него деньги взаймы и сказал, что не забудет его доброжелательства.
Было высказано много сочувствия в адрес Вильгельма и много осуждения в адрес моего отца, которого обвиняли в бедственном положении принца. Это было как раз то, на что он рассчитывал, и чуть ли не впервые со времени нашего бракосочетания я видела его довольным.
Из Уайтхолла поступали еще предложения вернуться и подождать попутного ветра, но Уильям отказался довольно бесцеремонно и предпочел поближе сойтись с доктором Тиллотсоном, который, как мне стало известно, выступал с яркими проповедями против католицизма.
Во время нашего пребывания в Кентербери мы часто с ним встречались. Он был очень мягкий и приятный человек. Уильям не приходил ко мне по ночам, я была все еще в Англии, и у меня появилось чувство какой-то успокоенности.
Это был сам по себе странный эпизод; я никогда раньше не останавливалась в гостинице, так что для меня все это было в новинку. В Кентербери я получила и печальное известие о смерти от оспы леди Фрэнсис Вилльерс. Я вспомнила о моем давнем приезде в Ричмонд и как были обнаружены мои письма к Фрэнсис Эпсли. Такие вещи обычно припоминаешь, когда знаешь, что никогда больше не увидишь человека.
Как примут эту скорбную новость сестры Вилльерс, ожидавшие нашего прибытия в Маргейте, подумала я.
Я еще больше стала бояться за мою сестру Анну, с волнением ожидая о ней известий.
Ветер изменился, и Уильям не желал терять больше времени.
Встреча с Анной Трелони принесла мне облегчение. Сестры Вилльерс были сражены горем, узнав о смерти матери. Я разделяла их скорбь, но моя первая мысль была об Анне.
Ноябрь – не лучшее время для такого путешествия. Не успели мы покинуть Маргейт, как поднялся ветер. Как сокрушали его порывы наш бедный корабль. Как жестоко рвал он паруса! Я думала, что мне приходит конец. Всех женщин, кроме меня, тошнило. Вероятно, я была настолько несчастна, что даже шторм не пугал меня. Я сидела в каюте, нисколько не беспокоясь, что может случиться со мной. Если бы я погибла, мне бы не пришлось ехать в Голландию и быть женой Вильгельма Оранского. В этой мысли я находила какое-то утешение.