Постояв еще немного, я пошла назад к церкви, где оставила Маррон. Проходя мимо участка Сент-Аланже-ров, я вдруг увидела у могилы Элоизы мужчину и испуганно отпрянула назад.
Он поздоровался, и я с некоторой задержкой ответила на приветствие.
– Хороший день, – сказал он. – Вы заблудились?
– Нет, решила заглянуть в церковь. Я оставила лошадь у входа.
– Хорошая старинная церквушка, правда?
Я согласилась.
– Вы не живете здесь. – Он вгляделся в меня внимательнее. – Кажется, я знаю, кто вы. Вы, случайно, не гостите на виноградниках?
– Да, – ответила я.
– Тогда вы дочь Анри.
Я кивнула, заметив, что он немного волнуется.
– Я слышал, что вы приехали, – сказал он.
– А вы, должно быть... мой дядя.
Он кивнул.
– Вы такая же, как ваша мать... вы настолько похожи, что в первый момент мне показалось, что это она.
– Мой отец тоже находит, что между нами есть сходство.
Он опустил взгляд на могилу, у которой стоял.
– Вам нравится здесь?
– Да, очень.
– Жаль, что все так случилось. А что мадам Клермонт, здорова?
– Да, она сейчас в Лондоне.
– Я слышал, у вас – салон. Наверное, процветает.
– Мы открыли филиал в Париже. Завтра я туда возвращаюсь.
– Вас зовут мадам Сэланжер?
– Да.
– Конечно, я знаю вашу историю. Вы воспитывались у них в семье, а потом вышли замуж за одного из сыновей. За Филиппа, надо полагать.
– Вы очень хорошо осведомлены. Да, вы правы. Я вышла замуж за Филиппа.
– И теперь вы – вдова.
– Да, уже двенадцать лет.
Шарф зацепился за куст ежевики и выпал у меня из рук. Он поднял его. Шарф был шелковый, бледно-лиловый, из тех, что мы продавали в салоне. Он пощупал фактуру ткани и пристально посмотрел мне в лицо.
– Красивая ткань. – Он все еще не выпускал его из рук. – Простите. Не могу равнодушно видеть шелк. Ведь мы здесь живем им.
– Да, конечно.
– Этот шелк очень высокого качества. Полагаю, это – тот самый «Салонный»?
– Да, это он.
– Замечательная выработка. На рынок еще не попадало ничего подобного. Наверное, это было изобретение вашего мужа. Мы знаем, что впоследствии он запатентовал его как собственность Сэланжеров.
– Изобретение действительно сделано Сэланжером, только не моим мужем. «Салонный» – исключительная заслуга Чарльза.
Дядя поднял на меня удивленный взгляд.
– Я всегда считал, что это сделал ваш муж. Вы уверены, что здесь нет ошибки?
– Конечно, уверена. Я прекрасно помню, как это было. Мы все удивились тогда, потому что Чарльз никогда особенно не интересовался шелком и уделял мало внимания семейному бизнесу. А для моего мужа это было делом всей его жизни. И если кто-то и мог сделать открытие, то это должен был быть Филипп. Однако этим блестящим изобретением мы обязаны Чарльзу.
– Чарльзу, – повторил он. – Он сейчас является главой производства?
– Да, оно должно было перейти к ним обоим, а когда мой муж... умер... Чарльз стал единоличным владельцем.
Он молчал. Я заметила, что он страшно побледнел и руки его дрожали, когда он отдавал мне шарф.
– Это могила моей дочери, – сказал он, глядя мне в лицо.
Я соболезнующе склонила голову.
– Это было для нас большим горем. Она была красивая, нежная девушка... и умерла.
Мне захотелось как-то утешить его; у него был совершенно расстроенный вид. Неожиданно он улыбнулся:
– Было интересно побеседовать с вами. Жаль... что я не могу пригласить вас к себе.
– Я понимаю. Мне тоже было приятно встретиться с вами.
– Значит, завтра вы уезжаете?
– Да. Возвращаюсь в Париж.
– До свидания, – сказал он. – Я многое... узнал для себя.
Он медленно пошел к дому, а я вернулась к Маррон.
Последний вечер мы провели в гостях у Урсулы и Луи в их небольшом домике.
Это был приятный вечер. Урсула сказала, что она всегда радуется приезду Анри, и надеется, что теперь, побывав здесь, я тоже буду приезжать сюда вместе с ним.
Я заверила их, что мне здесь было очень интересно, а потом призналась, что ходила на могилу матери и встретила там Рене. Отец начал было меня укорять, но тут же спохватился.
– Бедняга Рене, – сказал он. – Иногда мне кажется, он жалеет, что ему не хватило мужества порвать с отцом.
– Он марионетка в его руках, – отрезала Урсула. – Он сделал все, что от него требовалось, и за это получит в награду всю собственность Сент-Аланжеров.
– Если только сумеет ничем не прогневить старика прежде, чем тот умрет.
– Как я рада, что выбрала свободу, – сказала Урсула. Чуть позже разговор коснулся графа.
– Он хороший хозяин, – сказал Луи. – Граф предоставил мне полную свободу рисовать, лишь бы его коллекция картин была в отличном состоянии. Иногда он устраивает мои выставки. Не знаю, как бы мы жили, если бы не его отец, а теперь – и он сам.
– Он делает это назло Альфонсу Сент-Аланжеру – заметила я.
– Не думаю. Граф – большой ценитель искусства, – сказал Луи. – Он уважает художников, и, мне кажется, мои работы тоже не оставили его равнодушным. Я ему очень многим обязан.
– Мы оба, – добавила Урсула. – Так что, Анри, не говори о нем плохо в нашем доме.
– Я признаю, что он был вам полезен, – согласился отец. – Но его репутация в округе...
– Что поделаешь, у них это – семейная традиция, – сказала Урсула. – Все графы Карсонны были большие охотники до женщин. По крайней мере, он не такой ханжа, как наш собственный папа... который своим благочестием принес куда больше несчастья.
– Осмелюсь предположить, что де ла Тур тоже причинил немало беспокойства в некоторых домах.
– Слушай, Анри, если ты говоришь об Элоизе, то ведь никто в точности не знает, имел ли он к ней какое-нибудь отношение.
– Это и так ясно, – сказал отец. – А теперь он подбирается к Ленор.
– В таком случае, – сказала мне Урсула, – тебе, наверное, следует поостеречься.
– Кэти завела дружбу с его сыном Раулем, – продолжал отец. – Она и сегодня там была. Он каждый день присылает за ней экипаж. Если я его еще раз увижу, то скажу, чтоб он держался подальше.
– Анри, надо быть более дипломатичным, – сказала Урсула. – Тем более, что завтра вы с Кэти и Ленор уедете в Париж, где будете в полной безопасности.