Мария Жозефина сидела бледная, как полотно. Она дрожала и с трудом удержалась от желания броситься супругу на грудь и разрыдаться.
Дофин же сидел прямо, почти не касаясь обитой шелком спинки, и думал: «Эта женщина говорила от имени всех парижан. И сказала она: «Мы вас любим. Прогоните Помпадур». Что и требовалось доказать: народ перенес свои симпатии с отца на него, дофина». Он знал, что отец мог бы вернуть к себе уважение народа, потому что было в короле то естественное достоинство и обаяние, которыми дофин не обладал. Но поздно, слишком поздно: король не изменит своего образа жизни, не станет показываться народу чаще и не сотрет в его памяти воспоминания о дороге на Компьен.
Если бы его отец по-настоящему служил своему народу, если бы он показал себя хорошим королем, народ так истово не повернулся бы к дофину.
Но отец выбрал свой путь. Он выбрал дорогу на Компьен. «Народ пребывает в ожидании и молится, чтобы моя очередь наступила поскорее», — вот что думал дофин.
Зима оказалось холодной, восточный ветер насквозь пронизывал Париж, неся с собою болезни. Не пощадили они и дворец.
После изгнания Чарльза Эдуарда Стюарта Анна Генриетта таяла на глазах. Отец и сестры суетились вокруг нее, уговаривали поесть, но есть ей не хотелось. Она часами смотрела в окно, на сад или авеню де Пари и, казалось, совсем не замечала, какой холод царит в этих огромных, насквозь продуваемых комнатах.
Те родичи, которые ее любили — а все сестры любили ее, даже Аделаида, хотя ее и раздражала эта апатия, — очень беспокоились по поводу здоровья Анны Генриетты.
Меньше всех симпатий испытывала королева — она презирала слабость дочери, позволившей ей так открыто предаваться горю. Жизнь трудна, но разочарования скрашиваются усердной молитвой. Так считала королева, и это же она советовала дочери.
Анна Генриетта с уважением выслушивала материнские советы, но ничто не могло принести ей утешения.
Как-то раз Аделаида глянула в окно и увидела, что Анна Генриетта прогуливается по аллеям, одетая так легко и небрежно, будто на дворе стояло лето.
Прихватив с собою Викторию и Софи, Аделаида бросилась в сад, чтобы упросить сестру вернуться под кров.
Анна Генриетта послушно дала себя увести в апартаменты Аделаиды, где был разожжен огромный камин.
— Ты вся дрожишь, и руки у тебя такие холодные! Разве так можно? — кричала Аделаида, пытаясь своими руками согреть руки сестры. Аделаида с осуждением качала головой, и вслед за нею, точно китайские болванчики, качали головами Виктория и Софи.
Но на этот раз Анна Генриетта не улыбнулась при виде этого зрелища, она безвольно распласталась в подставленном Аделаидой кресле, глаза у нее были полузакрыты.
Она чувствовала ужасную усталость во всем теле, в груди у нее что-то болело, ей было трудно дышать, и лица сестер проплывали, словно в тумане. Она даже и не понимала, кто это перед ней. Ей казалось, что она стоит в саду у фонтана вместе со своей сестрой-близняшкой Луизой Элизабет и ждет, когда их призовут к отцу, чтобы объявить, которая из них отправится в Испанию и выйдет замуж.
Она представляла себе, что было бы, если бы выбор пал на нее. Тогда сердце герцога Шартрского было бы разбито... Или это был не он, а принц Чарльз Эдуард Стюарт?
— Это не для меня, — шептала она. — Я не приношу счастья своим возлюбленным...
— Что она говорит? — спросила Аделаида.
— Что она говорит? — прошептала Виктория, повернувшись к Софи, а та в свою очередь уставилась на Аделаиду — только от нее Софи и могла получить ответ.
— Но это неважно, — бормотала Анна Генриетта. — Я не приношу счастья своим любимым, но теперь это не имеет никакого значения.
В комнату медленно вошла Луиза Мари, младшая из сестер. Каждый шаг ей давался с явным трудом, но она приветливо улыбалась. Однако при виде сестры улыбка растаяла на ее лице.
— Анна Генриетта! — она подошла к сестре и схватила ее за руку. — Что случилось? У нее руки как огонь! — Луиза Мари повернулась к Аделаиде. — У нее лихорадка. Позовите ее служанок, сейчас же! Пусть согреют постель, ей надо лечь. Наша сестра серьезно больна.
Аделаида, которой весьма не понравилось вмешательство младшей сестры, лишь вздернула брови. Но Луиза Мари настаивала:
— Сейчас не до этикета! Наша сестра больна... Так больна, что мне страшно.
Тогда Аделаида приказала Виктории отправиться в апартаменты Анны Генриетты и предупредить служанок.
— А теперь, — сказала Луиза Мари, — мы должны перевести ее туда. Анна Генриетта, ты меня слышишь? Анна Генриетта нежно улыбнулась, и Луиза Мари подумала, что никогда еще не видела, чтобы сестра так улыбалась.
— Вот теперь вы и сами видите, — обратилась Анна Генриетта к сестрам, — что у меня не может быть возлюбленного. Я приношу всем моим любимым только одни несчастья. Но не волнуйтесь, теперь это уже ничего не значит.
— У нее бред, — сказала Аделаида.
— Нет, — ответила Луиза Мари, — мне кажется, я понимаю, о чем она говорит.
И из глаз ее побежали слезы, слезы текли и текли, оставляя мокрые пятна на пышном шелковом платье.
Анна Генриетта бредила, не узнавая своих сестер.
* * *
Луи мрачно смотрел на маркизу.
— Такая молодая... — говорил он, — моя Анна Генриетта... Такая молодая... И она умерла.
— Она была больна, — сказала маркиза. — У нее всегда было слабое здоровье.
— Не представляю, как мы будем жить без нее.
— Дорогой мой, мы должны нести свое горе с достоинством, — отвечала маркиза. — Вы потеряли одну из тех, кого вы любили, и кто любил вас; но остались другие, вы любите их не меньше, и они, я уверена, так же сильно любят вас.
Король позволил метрессе поцеловать ему руку. Он взглянул на нее, такую элегантную, такую очаровательную. И подумал: «Она — часть моей жизни. Мои радости — это ее радости, мои печали — ее печали. Как бы перенес я эту трагедию, если б моей дорогой маркизы не было рядом?»
Королева сидела в молельной и молилась за упокой души своей дочери. Она также молилась и о том, чтобы эта трагедия отвратила короля от разврата и вернула его к благочестивой жизни. Потому что он должен вспомнить, что смерть поджидает нас каждую минуту. И раз уж она забрала такую юную девушку, то к ее отцу она, вполне возможно, подобралась совсем близко. Может, она позаботится о раскаянии и отпущении грехов, пока есть время.
— Если такое случится, — сказала королева дофину, — значит, смерть Анны Генриетты не была напрасной.
Дофин кивнул: он также сожалел о сестре. Ему нравился ее мягкий характер, а Мария Жозефина часто называла эту свою золовку лучшей подругой. Он также помнил и о том, что эта его сестра была весьма полезным членом того маленького общества, которое собиралось в его апартаментах, ей часто удавалось получить от короля какие-то привилегии для церковной партии. Порою кто-то из ее членов просил о небольшом одолжении, и король скорее склонялся к ходатайствам своей любимой Анны Генриетты.