— Я расскажу тебе, как сохранить волосы, Керенса, и у тебя будут такие же волосы, как у меня, до самого смертного часа. — Но пока она мне еще не рассказала. — Всему свое время, — добавляла она. — А если я помру внезапно, ты найдешь рецепт в шкафчике, что в углу.
Бабушка Би любила Джо и меня, и было так чудесно чувствовать ее любовь. Но еще чудеснее было чувствовать, что я у нее всегда на первом месте. Джо был для нас словно маленький, мы любили его как-то покровительственно, а между мной и бабушкой существовала близость, о которой мы обе знали и радовались.
Бабушка была мудрой женщиной. Я хочу сказать, она не просто много знала, но славилась на многие мили вокруг своими необычными способностями. К ней приходили самые разные люди. Она лечила их болезни, и ей верили больше, чем доктору. В домике всегда чем-нибудь пахло, и запах менялся в зависимости от того, какое снадобье в этот день варилось. Она учила меня, какие травы собирать в лесах и полях, от чего они помогают. Считали, что бабушка обладает способностью к ясновидению, но когда я попросила ее научить и меня, она сказала, что этому надо учиться самой — держать глаза и уши открытыми и узнавать людей, — потому что природа человеческая во всем мире одинакова; и так много плохого в хорошем и хорошего в плохом, что все дело лишь в том, чтобы правильно определить, сколько худа или добра предназначено каждому. И если ты знаешь людей, то можно предугадать, как они поступят, а это и значит заглянуть в будущее. А когда ты станешь хорошо в этом разбираться, люди начнут тебе верить и зачастую поступать так, как ты им говорила, вроде бы помогая тебе.
Мы жили бабушкиной мудростью, и в общем неплохо. Когда кто-нибудь резал свинью, нам всегда доставался хороший кусок. Часто кто-нибудь из излечившихся приносил к нашей двери мешок гороха или картошки. Почти всегда был горячий свежеиспеченный хлеб. От меня тоже был толк. Я хорошо готовила и умела печь хлеб и недурные пироги с начинкой.
С тех пор как мы с Джо пришли к бабушке, я зажила счастливой жизнью.
Но ценнее всего была эта связь между нами; я ощущала ее и сейчас, сидя рядом с бабушкой у двери нашего домика.
— Они меня дразнили, — сказала я. — Сент-Ларнстоны и Ким. А Меллиора нет. Ей было меня жалко.
Бабушка спросила:
— Если б тебе сейчас можно было загадать желание, ты бы что загадала?
Я дергала травинки и не отвечала: то, чего мне хотелось, я не могла выразить словами, даже бабушке. Она сама ответила за меня:
— Ты бы стала леди, Керенса. Стала бы ездить в собственном экипаже. Разодетая в шелка и атлас в роскошном платье яркого сочного зеленого цвета и в туфельках с серебряными пряжками.
— И умела бы читать и писать, — добавила я. И нетерпеливо повернулась к ней: — Бабушка, это сбудется?
Она не ответила мне, и я огорчилась, спрашивая себя: почему, ну почему она не предскажет мое будущее, ведь предсказывает же она его другим. Я умоляюще смотрела на нее, но она меня будто не видела.
Солнце блестело на ее гладких иссиня-черных волосах, уложенных в косу вокруг головы. Такие волосы следовало бы иметь леди Сент-Ларнстон. Они придавали бабушке горделивый вид. Ее живые темные глаза не так хорошо сохранились, как волосы, — вокруг них были морщинки.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— О том дне, когда вы пришли ко мне. Помнишь?
Я прислонилась головой к ее теплому боку, вспоминая.
Первые годы нашей с Джо жизни прошли на берегу моря. У нашего отца был на пристани маленький домик, похожий на тот, в котором мы жили с бабушкой, только с большим погребом внизу, где мы хранили и солили сардины после богатого улова. Когда я думаю о том домике, мне прежде всего вспоминается запах рыбы — добрый запах, означавший, что погреб хорошенько набит и у нас будет что поесть в ближайшие недели.
Я всегда присматривала за Джо, потому что мать у нас умерла, когда мне было шесть, а ему четыре, наказав мне всегда смотреть за моим маленьким братиком. Порой, когда отец был в море, налетал штормовой ветер, и нам казалось, что наш домик вот-вот снесет в воду. Тогда я крепко обнимала Джо и напевала ему песенки, чтоб он не боялся. Я притворялась, что мне нисколечки не страшно, и обнаружила, что это неплохой способ и впрямь избавиться от страха. Постоянное притворство очень мне помогало, так что я мало чего боялась.
Лучше всего было, когда море успокаивалось, и в страдную пору, когда косяки сардин шли к нашему побережью. Дозорные, расставленные вдоль берега, замечали рыбу и сообщали остальным. Я помню, как все приходили в волнение, когда раздавался крик «Хева, хева», потому что на корнуэльском наречии «хева» означает косяк рыбы. Затем лодки выходили в море, и начинался лов; погреба наши заполнялись. А в церкви рядом с пшеничными колосками, овощами и фруктами появлялись и сардины, чтобы Бог видел, что рыбаки благодарны ему не меньше, чем крестьяне.
Мы с Джо работали в погребе, кладя слой соли на слой рыбы до тех пор, пока мне не начинало казаться, что руки у меня больше никогда не согреются и никогда не перестанут пахнуть рыбой.
Но это были хорошие времена, а потом пришла зима, когда в наших погребах не стало рыбы и разыгрались такие штормы, каких не бывало уже лет восемьдесят. Мы с Джо вместе с другими ребятишками ходили вечерами на берег и вылавливали угрей из песка маленькими железными крючками, а после несли их домой и там готовили. Мы собирали ракушки, ловили улиток. Рвали и варили крапиву. Я помню, какой тогда был голод.
Нам снилось, что мы слышим желанный крик «хева, хева», и это был прекрасный сон, но когда мы просыпались, становилось еще хуже.
Я помню отчаяние в отцовских глазах. Я увидела, как он смотрит на нас с Джо, словно принял какое-то решение. Он сказал мне:
— Мать часто толковала с тобой о бабушке.
Я кивнула. Я обожала рассказы о бабушке Би, что жила в месте под названием Сент-Ларнстон, и не забывала ни одного из этих рассказов.
— Бьюсь об заклад, она не прочь будет взглянуть на тебя и малютку Джо.
Я не поняла всю важность его слов, пока он не вывел лодку. Прожив у моря всю жизнь, он понимал, что ему грозило в такую непогоду, Помню, как он зашел в домик и крикнул мне:
— Пошла рыба! Вот наедимся сардинок на завтрак! Пригляди тут за Джо, пока я не вернусь. — Я смотрела, как он уходит, видела, что другие рыбаки на берегу говорят ему о чем-то, — и я знала, что они ему говорили, — но он их не слушал.
Ненавижу юго-западный ветер! Когда он начинает дуть, мне слышится его завывание в ту ночь. Я уложила Джо, но сама не легла. Я сидела и повторяла: «Сардинки на завтрак», и слушала вой ветра.
Он не вернулся, и мы остались одни. Я не знала, что делать, но продолжала притворяться ради Джо. Как только я пыталась сообразить, что же делать, мне слышались голос матери, велевший присматривать за братиком, а потом слова отца:
— Пригляди тут за Джо, пока я не вернусь.