Прочитав это письмо, мадам де Сурди упала на колени.
– Какое счастье! – воскликнула она. – А тебе это должно послужить хорошим уроком. Никогда больше не позволяй Бельгарду даже целовать твою руку.
Габриэла с облегчением всхлипнула. Все последние дни она чувствовала страшное напряжение, поэтому была рада получить известие от короля. И тут же написала в ответ, нежнее обычного, что будет верна ему до конца своих дней.
Генрих удовлетворился ее письмом, однако Бельгарда удалил от двора. И тот не имел права вернуться иначе как с женой.
Было ясно – терпение короля кончилось.
Габриэле всегда нравилось, когда решение за нее принимал кто-то другой. Теперь она больше не спрашивала себя, была ли бы она более счастлива с Бельгардом. Его навсегда удалили из ее спальни, и она посвятила себя тому, чтобы угождать королю.
Генрих IV стоял с армией около Парижа. Однажды он вызвал к себе своих самых верных советников, среди которых были Агриппа д'Обинье и герцог де Сюлли, и сказал им, что эта война бессмысленна, что, пока он остается гугенотом, мира в его стране не будет.
– Я вижу, как жители моей столицы едва держатся на ногах от недостатка пищи. Они голодают в Париже только потому, что не хотят принять короля-гугенота. Против Генриха IV они ничего не имеют. Им не нравится Генрих-гугенот. Друзья мои, этот великий город перестал быть великим. Его ремесла в упадке. Мужчины Парижа больше не могут заработать средства, чтобы прокормить свои семьи, они заняты лишь войной, чтобы не допустить гугенота на трон. Но я люблю этот город, люблю эту страну. Это мой город, моя страна. Я хочу, чтобы снова заработали кожевенники, хочу, чтобы купцы заключали сделки, хочу, чтобы у каждого человека в моем королевстве по воскресеньям варилась в чугунке курица. Вы поймете меня, если я скажу, что Париж стоит мессы?
Они поняли.
Иначе Париж бы не сдался, а скорее погиб. Но король Франции действительно любил Париж, чтобы дать ему умереть.
Если город не принял короля-гугенота, значит, примет короля-католика.
Горячие лучи июльского солнца освещали пышную процессию, во главе которой ехал король Франции, держа путь к церкви Сен-Дени.
У входа в церковь стоял архиепископ Буржский с несколькими епископами и другими священниками. Они ждали Генриха.
Как только король подъехал, архиепископ громко спросил:
– Кто ты такой?
– Король, – ответил Генрих.
– Зачем ты здесь и чего хочешь?
– Я хочу быть принятым в лоно римской католической апостольской церкви.
– Ты действительно этого хочешь?
– Искренне хочу.
– Тогда встань на колени и скажи вслух о своей вере.
Генрих повиновался.
Когда процессия двигалась от церкви, он с удовольствием смотрел на толпившихся на улицах парижан, собравшихся его приветствовать.
– Виват король! Виват Генрих IV!
Да, на самом деле Париж стоит мессы.
Короля охватила легкая грусть. Всегда неприятно услышать, что кто-то хочет твоей смерти. Как много людей во Франции, думал он, шепчутся по углам, что-то замышляют, подыскивают наемного убийцу. Его предшественник погиб от удара ножом сумасшедшего монаха. Когда настанет его очередь?
Жизнь короля Франции в эти времена была полна опасностей. Преследовали они и Генриха IV.
– Расскажите мне об этом человеке, – велел он приближенным, когда допросили покушавшегося на его жизнь убийцу.
– Бедный лодочник, сир. С Луары. Человек небольшого ума. Ясно, что он был орудием каких-то амбициозных людей. Его поймали с ножом, а когда спросили, зачем он ему, этот человек во всем признался.
– Чтобы вонзить его в мое сердце?
– Увы, именно так, сир. Но мы рады, что его поймали до того, как он смог добраться до вас.
– Это первый из многих. Королем Наварры быть безопаснее, чем королем Франции. Говорите, он признал свою вину?
– Да, сир.
– Под пытками?
– Самыми жестокими, какие только можно представить, сир.
Генрих задумчиво кивнул.
– И, сир, его приговорили к смерти… медленной. Но он уже перенес так много страданий и был таким простаком, что его удавили.
– Рад этому. Хорошо, что вы так сделали, потому что я бы его помиловал.
– Помиловали, сир? Человека, который хотел вас убить?
– Да, потому что он был простолюдином и, вне всякого сомнения, пребывал в уверенности, что свершает святое деяние, избавляя мир от меня.
Наступила тишина, и Генрих улыбнулся своим друзьям.
– Долой печаль, – сказал он. – Пока я еще жив. И кажется, это уже само по себе немалая победа короля Франции.
Генриху пришлось короноваться в Шартре, потому что Реймс оставался в руках его противников из Лиги. Но даже после того, как он стал католическим королем, положение его было непростым. Хотя Генрих открыто заявил в церкви Сен-Дени о своем переходе в католическую веру, сторонники Лиги оставались хозяевами во многих районах Парижа. В то же время позиции Лиги после смерти Генриха III ослабели, потому что люди устали от лишений и слышали, что король хочет мира, исполнен решимости снова сделать свой город процветающим.
Генрих понимал, что судьба становится к нему более благосклонной. Может, и были люди, замышлявшие его убить, но тысячи французов хотели видеть его мирно восседающим на троне.
Вскоре Париж окончательно перешел под его власть, а затем – Руан, Нормандия и Пикардия, Шампань, Пуату и Овернь.
Между тем Габриэла забеременела, и это вызвало у короля большую радость. Больше всего на свете он хотел одного: быть свободным, чтобы жениться на ней, чтобы их дети были законными сыновьями и дочерьми Франции. Этому препятствовали только Марго и месье де Лианкур. Какой глупостью было выдать за него замуж Габриэлу! Генрих сделал это из ревности к Бельгарду, неразумно поддавшись минутной ревности. Надо указать Габриэле, чтобы она никогда больше не давала для этого повода. Ничего, избавиться от ее мужа не трудно, а вот развод короля с королевой – несравненно более сложная задача.
Бельгард женился на Анне де Бюэль, дочери губернатора Сен-Мало, и неприятностей от него Генрих больше не ждал. Хотя его тревожила мысль: не от Бельгарда ли ребенок, которого вынашивает Габриэла?
Габриэла лежала в спальне в замке Курси. Роды приближались, и она молила Бога, чтобы это был мальчик. Ее тетушка, мадам де Сурди, находилась подле нее и вообще редко ее оставляла, потому что все еще не очень доверяла племяннице и боялась, что она из-за собственной глупости потеряет свое выгодное положение.