О своих злоключениях рассказали все, начиная с Сальвато и Луизы. Мы знаем, что с ними случилось Знаем также, что произошло с Чирилло, Веласко, Мантонне и Пиментель. Поверив договору, они сели в фелуки, были задержаны Нельсоном и отправлены в тюрьму.
— Кстати, — заметил Этторе Карафа, когда каждый окончил свой рассказ, — у меня есть для вас приятная новость: Николино спасся.
Со всех уст сорвался радостный крик, начали расспрашивать о подробностях.
Мы помним, как Сальвато, предупрежденный кардиналом Руффо, в свою очередь поручил Николино предупредить адмирала Караччоло, что его жизнь в опасности. Николино прибыл на ферму, где прятался его дядя, через час после ареста последнего. Он узнал о предательстве фермера и, не стараясь выяснить больше, отправился просить убежища у Карафы. Тот принял его в Пескаре, оборону которой он возглавлял в последние дни; но пошла речь о сдаче города, Николино не поверил аббату Пронио, переоделся крестьянином и ушел в горы. Из шести заговорщиков, которых мы видели в начале нашей истории в замке королевы Джованны, он единственный не попал в руки реакции.
Эта добрая весть очень обрадовала узников; к тому же в их печальном положении великой отрадой было оказаться всем вместе. Вероятно, они должны были вместе предстать перед судом и вместе пойти на казнь. Такое же преимущество получили в свое время жирондисты, и мы знаем, что они извлекли из этого пользу.
Принесли ужин для всех и тюфяки для вновь прибывших. За едою Чирилло ознакомил их с порядками и обычаями тюрьмы, в которой он и его товарищи по несчастью провели уже тринадцать дней и тринадцать ночей.
Городские тюрьмы были переполнены; сам король в одном письме называет цифру в восемь тысяч арестованных.
В каждом из кругов этого ада, описать который было бы под силу только перу Данте, имелись свои особые демоны, приставленные затем, чтобы терзать осужденных на муки.
Их делом было выбирать самые тяжелые цепи, морить людей голодом, вызывать у них жажду, лишать их света, загрязнять продукты питания и, превращая жизнь заключенных в жестокую пытку, все же не давать им умереть.
Надо думать, что, подвергаясь подобным мучениям в ожидании позорной казни, заключенные должны были как на избавление уповать на смерть от своей собственной руки.
По три-четыре раза за ночь стража врывалась в камеры под предлогом обыска и будила тех, кому удавалось заснуть. Все решительно было запрещено: не только ножи и вилки, но даже стаканы — под предлогом, что осколком стекла можно вскрыть вену; простыни и салфетки — на том основании, что их можно использовать как веревки или даже свить из них веревочные лестницы.
История сохранила имена трех из этих мучителей.
Один был швейцарец Дюэс, оправдывавший свою жестокость тем, что он должен кормить большую семью.
Второй был полковник Гамбс, немец, служивший прежде под началом Макка и бежавший, как и он.
Наконец, третий был наш старый знакомый Шипионе Ламарра, знаменосец королевы, тот кого она так горячо рекомендовала кардиналу и кто отблагодарил свою венценосную покровительницу, предательски захватив Караччоло и препроводив его на борт «Громоносного».
Но узники договорились между собою не доставлять палачам удовольствия видом своих страданий. Если те появлялись днем, заключенные продолжали беседу и, только подчиняясь приказу, переходили на другое место в камере, вот и все; а Веласко — превосходный музыкант, которому разрешили взять с собою в тюрьму гитару, — аккомпанировал обыску самыми веселыми ариями и задорными песенками. Если это случалось ночью, каждый вставал с постели без ропота и жалоб, и обыск скоро кончался, потому что у заключенных не было ничего, кроме тюфяка, на который они ложились не раздеваясь.
Тем временем со всей возможной поспешностью обитель Монте Оливето переоборудовали в трибунал. Монастырь этот был основан в 1411 году Кузелло д'Орильи, фаворитом короля Владислава; в нем нашел свое убежище Тассо, сделав в нем остановку между безумием и тюрьмой; теперь же обвиняемые должны были сделать там остановку между тюрьмой и смертью.
Остановка была короткая, смерть не заставляла долго себя ждать. Государственная джунта действовала в соответствии с сицилийским кодексом, то есть согласно древней процедуре обращения с мятежными сицилийскими баронами. Решено было применить к данному случаю один закон из кодекса короля Рожера; но при этом забыли, что Рожер, не столь ревниво относившийся к своим прерогативам, как король Фердинанд, никогда не заявлял, будто король не вступает в переговоры с мятежными подданными, а, напротив, заключил договор с восставшими против него жителями Бари и Трани и со всей добросовестностью выполнил его условия.
Судебная процедура, весьма напоминавшая то, что происходило некогда в «темной комнате», была страшна полной беззащитностью подсудимых. Доносчики и шпионы фигурировали в качестве свидетелей, доносы и шпионские сведения принимались как доказательства. Если судья считал нужным, на помощь мстительности приходила пытка, служившая для нее лишней поддержкой; все обвинители и защитники были членами джунты, то есть ставленниками короля, ни те ни другие не были на стороне подсудимых. К тому же свидетелям обвинения, которых допрашивали тайно и без очных ставок с обвиняемыми, не противостояли свидетели защиты — их не вызывали ни тайно, ни публично; жертвы, придавленные грузом обвинения, были полностью отданы на милость судей. Поэтому и приговор, возложенный на совесть тех, кому надлежало его вынести, зависел на самом деле от произвола короля, от зловещей его ненависти, не признававшей ни пересмотра, ни отсрочки, ни прошений о помиловании. Перед дверями трибунала построили виселицу; приговор выносили ночью, публиковали наутро и на следующий день приводили в исполнение. Двадцать четыре часа в часовне — потом на эшафот.
Для тех, кому король даровал жизнь, оставалось подземелье Фавиньяны — иначе говоря, могила особого рода.
Путешественник, который плывет с запада на восток, перед прибытием на Сицилию видит вздымающуюся из моря между Марсалой и Трапани каменную глыбу, увенчанную фортом. Это Фавиньяна, римская Эгуза, зловещий остров, служивший тюрьмой еще во времена языческих императоров. Высеченная в скале лестница ведет с вершины скалы в пещеру на уровне моря. Туда проникает унылый свет, не согретый ни единым солнечным лучом. Со свода капает ледяная вода — вечный дождь, разъедающий самый твердый гранит, убивающий самого крепкого человека.
Эта яма, эта могила, эта гробница — вот в чем выражалось милосердие неаполитанского короля! Однажды арестованные, пленники могли ожидать только две участи — либо эшафот, либо темницу Фавиньяны. Оправдания — никогда. И если у Марии Антуанетты и Людовика XVI есть свои собиратели легенд, то хорошо, что у Марии Каролины и Фердинанда IV есть их историки.
Но вернемся к нашему повествованию.
В тот вечер, когда Беккайо захватил в плен Сальвато и отправился за палачом, чтобы повесить пленника, — в тот вечер, как мы видели, маэстро Донато сидел в своей берлоге и подсчитывал барыши, которых с уверенностью ожидал от предстоящих многочисленных казней.