С этими словами королева протянула Нельсону руку; он преклонил колено и поцеловал ее.
— Ваше величество, вы можете дать мне одно обещание? — спросил он, восхищенный лестными словами королевы.
— У тех, кто будет вам обязан всем, вы имеете право просить обо всем.
— Так вот, я прошу вашего королевского слова, что в день, когда вы покинете Неаполь, вашу священную особу доставит на Сицилию корабль Нельсона, а не какой-нибудь другой.
— Ах, это я вам твердо обещаю, Нельсон, и добавлю к этому, что там, где я окажусь, мой единственный, мой вечный, мой незаменимый друг, моя дорогая Эмма Лайонна будет всегда со мною.
И в порыве, пожалуй, чересчур пылком для дружбы, как бы велика она ни была, королева обхватила голову Эммы, приблизила ее к своим губам и поцеловала ее в глаза.
— Мое обещание незыблемо, государыня, — сказал Нельсон. — С этой минуты ваши друзья — мои друзья, а ваши враги — мои враги, и пусть, спасая вас, мне суждено погибнуть, я вас спасу.
— Да, ты истинный рыцарь королей и защитник престолов! — воскликнула Эмма. — Да, ты действительно тот, кому я мечтала посвятить всю свою любовь, отдать свое сердце.
И на этот раз новоявленная Цирцея приложилась устами уже не к искалеченному лбу влюбленного, а к его трепещущим губам.
В эту минуту кто-то тихо постучал в дверь.
— Пройдите туда, друзья мои, — сказала королева, указывая на комнату Эммы, — это Актон несет мне ответ. Нельсон, опьяненный похвалами, любовью, гордостью, увлек Эмму в комнату, благоухавшую духами, и дверь за ними затворилась, казалось, сама собою.
Выражение лица королевы мгновенно изменилось, словно она надела или сняла маску; взор ее стал суровым, и она холодно произнесла одно-единственное слово:
— Войдите.
Появился действительно Актон.
— Так кто же дожидался его величества? — спросила она.
— Кардинал Руффо, — ответил министр.
— Вам известно, о чем они говорили?
— Нет, государыня. Но мне известно, что они сделали.
— Что же именно?
— Они послали за Феррари.
— Я так и думала. Надо все уладить.
— При первой же возможности это будет исполнено. Ваше величество ничего мне больше не прикажет?
— Ничего, — ответила королева. Актон поклонился и вышел.
Королева бросила ревнивый взгляд в сторону комнаты Эммы и не спеша удалилась в свою.
Несколько минут, протекшие после того как комендант дон Роберто Бранди уже ушел, а заключенный еще не явился, фискальный прокурор употребил на то, чтобы надеть поверх своего обычного платья судейскую мантию и увенчать свою маленькую продолговатую голову огромным париком, который, по его мнению, должен был придать величие его лицу; на парик он вдобавок водрузил квадратную шапочку.
Секретарь принялся раскладывать по столу вещественные доказательства, а именно: два пистолета с буквой «Н» и письмо маркизы де Сан Клементе; затем он, по примеру начальства, занялся своим туалетом, сохраняя, однако, соответствующую разницу в одежде, а именно: мантия, в которую он облачился, была не столь широка, парик, который он надел на голову, менее пышен, а шапочка заметно пониже.
Завершив туалет, он сел за маленький столик.
Маркиз Ванни занял место за большим столом и, как человек, любящий порядок, поправил лежащие перед ним бумаги таким образом, чтобы ни одна не выступала из-под другой, проверил, есть ли в чернильнице чернила, рассмотрел кончик пера, подточил его перочинным ножом, а чтобы сравнять половинки, подрезал их на своем ногте; затем он извлек из кармана табакерку, украшенную портретом его величества короля Фердинанда, положил ее на стол, не столько для того чтобы брать из нее понюшки, сколько чтобы поигрывать ею с равнодушным видом судьи, который так же безразлично играет и жизнью человека; наконец, он стал ждать появления Николино Караччоло, приняв вид, который, по его расчету, мог произвести впечатление на узника.
Однако Николино был не из тех, на кого можно воздействовать такими приемами; десять минут спустя после появления коменданта дверь снова распахнулась, пропуская заключенного; одетый столь изящно, как будто у него и не было долгих дней в весьма неблагоприятных тюремных условиях, он вошел с улыбкой на устах, напевая довольно точно «Pria che spunti l'aurora» 87 из «Matrimonio segreto».
Его сопровождали четыре солдата; за ними шел комендант тюрьмы.
Двое солдат остановились у двери, двое других стали по бокам заключенного, а он направился прямо к приготовленной для него скамье; перед тем как сесть, он внимательно осмотрелся вокруг и трижды прошептал по-французски: «Смотри-ка! Смотри-ка! Смотри-ка!» — слова, передающие, как известно, забавный оттенок удивления, и с величайшей почтительностью обратился к фискальному прокурору.
— Неужели, маркиз, вы изволили прочитать «Удольфские тайны»?
— Что это еще за «Удольфские тайны»? — проворчал Ванни.
Так вопросом на вопрос имел обыкновение отвечать Николино.
— Это новый роман некой английской дамы по имени Анна Радклиф.
— Я романов не читаю, запомните это, сударь, — с достоинством заявил судья.
— Напрасно, сударь, совершенно напрасно; среди них попадаются весьма забавные. Я не прочь был бы почитать какой-нибудь у себя в камере, будь там посветлее.
— Сударь, я желаю, чтобы вы прониклись сознанием…
— Чего, господин маркиз?
— Что мы собрались здесь не для того, чтобы рассуждать о романах. Садитесь.
— Благодарю вас, господин маркиз. Я хотел только сказать, что в «Удольфских тайнах» есть описание комнаты, удивительно похожей на эту. Именно в таком помещении атаман разбойников собирал свою шайку.
Ванни призвал на помощь чувство собственного достоинства:
— Надеюсь, подсудимый, что на этот раз… Николино прервал его:
— Во-первых, я не подсудимый; вам это хорошо известно.
— Перед законом нет сословных различий. Вы подсудимый.
— Я принимаю это как слово, не отвечающее в данном случае его содержанию. В чем, скажите, я обвиняюсь?
— Вы обвиняетесь в заговоре против государства.
— Ну вот, вы опять за прежнее.
— А вы по-прежнему неуважительны к правосудию.
— Неуважителен к правосудию? Право же, господин маркиз, вы принимаете меня за кого-то другого. Бог мне свидетель, я чту правосудие больше, чем кто-либо. Правосудие! Да ведь это глас Божий на земле. Нет, нет, я отнюдь не такой нечестивец, чтобы не уважать правосудие! А вот что касается судей — это другое дело.