Я видел моего отца.
Кто он и где — это тайна, я должен хранить ее даже от Вас, но все-таки открыл бы Вам, будь я с Вами рядом. Тайна от Вас! Право же, я сам смеюсь над этим! Разве могут быть тайны от своей второй души?
Я провел всю ночь, с девяти вечера до шести утра, с моим отцом, которого не видел десять лет. Всю ночь он говорил мне о смерти и о Боге. Всю ночь я говорил ему о моей любви и о Вас.
Моему отцу присуще редкое сочетание возвышенного ума и нежного сердца. Он много любил, много страдал, и — пожалейте его — в нем не осталось веры.
Помолитесь оке за моего отца, мой милый ангел, и Бог, который Вам не должен ни в чем отказать, быть может, примирит его с верой.
Другая женщина, не Вы, Луиза, уже удивилась бы, не найдя в этих строчках двадцать раз повторенных слов: «Я Вас люблю!» Вы же прочли их уже сто раз, не правда ли? Ведь беседовать с Вами о моем отце, о котором я не могу говорить ни с кем другим, поведать Вам о радости нашего свидания — Вы ее хорошо поймете, не правда ли? — не значит ли это отдать мое сердце в Ваши руки и, стоя на коленях, повторять: «Я Вас люблю, моя Луиза, я Вас люблю!»
Сейчас я на расстоянии двадцати льё от Неаполя, моя прекрасная фея Дома-под-палъмой, а когда Вы получите это письмо, я буду к Вам еще ближе. Разбойники нас преследуют, убивают, калечат, но не могут остановить. Это потому, что мы отнюдь не армия завоевателей, которые идут захватить чужое королевство, чужую столицу: мы — идея, совершающая путь вокруг света.
Ну вот, я и заговорил о политике!
Бьюсь об заклад, что я угадал, где Вы читаете мое письмо. Вы читаете его в нашей комнате, сидя у изголовья моей кровати, в комнате, где мы скоро увидимся и где я забуду, глядя на Вас, долгие дни, проведенные в разлуке!»
Луиза прервала чтение: слезы затуманили ей глаза, рыдания сдавили горло.
Микеле бросился к ее ногам.
— Ну-ну, сестрица, успокойся. То, что ты делаешь, прекрасно, и Бог вознаградит тебя за это. И — как знать? — вы еще молоды: может быть, когда-нибудь и увидитесь!
Луиза покачала головой, и от этого движения слезы градом полились из ее глаз.
— Нет, — отвечала она, — нет. Мы никогда больше не увидимся, и так будет лучше; я слишком люблю его, Микеле. Только теперь, после того как решила с ним расстаться, я поняла, как сильно его люблю.
— И потом, знаешь ли, сестрица, в твоем горе есть хорошая сторона, если даже ты не увидишь его больше, ведь ваша любовь плохо кончится, — вспомни, что предсказала Нанно.
— Ах, — вскричала Луиза, — что для меня все предсказания на свете, если бы я могла любить его, не совершая преступления!
— Ну, читай, читай дальше — это тебя утешит.
— Нет, — ответила Луиза, пряча на груди недочитанное письмо, — нет, если он будет говорить дальше о счастье снова увидеть меня, я, может быть, не уеду!
В эту минуту послышался голос Сан Феличе, звавший ее.
Молодая женщина поспешно вышла в коридор, и Микеле закрыл дверь за ней, а потом, помедлив, — и за собой.
Дверь из столовой, выходящая в гостиную, была отворена; в гостиной находился доктор Чирилло.
Горячий румянец залил щеки Луизы. Ведь Чирилло также знал ее тайну. Впрочем, ей было известно лишь то, что письма Сальвато передавались через комитет освобождения, членом которого он был.
— Милый друг, — сказал Луизе кавалер, — вот наш добрый доктор, который давно уже не был у нас и сейчас пришел справиться о твоем здоровье; надеюсь, он останется тобой доволен.
Доктор приветствовал молодую женщину и с первого же взгляда заметил ее мучительное смятение.
— Ей лучше. — сказал он, — но она еще не совсем поправилась, и я рад, что зашел сегодня.
Доктор сделал упор на слове «сегодня». Луиза опустила глаза.
— Итак, — сказал Сан Феличе, — надо оставить вас одних. Поистине, вы, врачи, имеете привилегии, каких нет даже у мужей. К счастью для вас, мне предстоит сделать кое-какую работу; иначе я, конечно же, подслушивал бы у дверей.
— И напрасно, дорогой кавалер, — сказал доктор, — потому что мы будем говорить о самых важных политических делах, не правда ли, мое милое дитя?
Луиза попыталась улыбнуться; но ее губы искривились, и из них вырвался только вздох.
— Ну-ну, оставьте же нас, кавалер, — сказал Чирилло. — Боюсь, тут гораздо серьезнее, чем я думал.
Смеясь, он подтолкнул Сан Феличе к двери и затворил ее за ним.
Потом, вернувшись к Луизе и взяв обе ее руки, сказал:
— Мы вдвоем, моя дорогая дочь. Вы плакали, и много?
— Да, да! И много, — пошептала она.
— С тех пор, как получили его письмо, или раньше?
— И раньше, и с тех пор.
— Не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья?
— Благодарение Господу, нет.
— Тем лучше, потому что это благородная и мужественная натура. Один из тех людей, которых так недостает в нашем бедном Неаполитанском королевстве. Значит, у вашей печали другая причина?
Луиза ничего не ответила, но глаза ее наполнились слезами.
— Я полагаю, у вас нет жалоб на Сан Феличе?
— Ах, — воскликнула Луиза, сложив руки, — это ангел отеческой доброты!
— Я понимаю: он уезжает, а вы остаетесь.
— Он уезжает, и я с ним.
Чирилло посмотрел на молодую женщину с удивлением, и взор его увлажнился.
— А вы, — сказал он, — разве вы сами не ангел? Я не знаю на Небе ни одного ангела, имени которого вы не могли бы носить и который был бы достоин носить ваше имя.
— Вы хорошо видите, что я не ангел, потому что я плачу; ангелы не плачут, выполняя свой долг.
— Выполняйте его и плачьте, выполняя. Тем выше ваша заслуга. Выполняйте ваш долг, а я выполню свой: я скажу ему, как вы его любите и как страдаете. С Богом! Вспоминайте меня иногда в своих молитвах. Такие голоса, как ваш, доходят до Бога.
Чирилло хотел поцеловать ей руку; но Луиза бросилась ему на шею.
— Обнимите меня как отец обнимает дочь, — сказала она.
И когда знаменитый доктор со смешанным чувством уважения и восторга обнял ее, она тихонько шепнула ему на ухо:
— Вы скажете ему об этом? Вы скажете? Чирилло сжал ее руку в знак обещания.
Сан Феличе вошел в гостиную и увидел Луизу в объятиях своего друга.
— Отлично! — сказал он, смеясь. — Итак, вы даете больным врачебные советы, обнимая их?
— Нет, я обнимаю, только прощаясь с теми, кого люблю, кого почитаю, перед кем благоговею. Ах, кавалер, кавалер! Вы счастливый человек!