От ее ужасного крика сонливость разом слетела с опухших век Матвея. Встрепенувшись, он яростно хлестнул лошадку по крупу и завопил:

– Н-но, пошла!

Лошадка встрепенулась так же, как возчик, и, резко взяв с места, суетливо зацокала копытами по утоптанной земле, стремительно покатив телегу на большак.

– Пошла! – подгонял лошадку Матвей. – Пошла, доходяга!

Телега выскочила на большак и, подняв серые облака пыли, стала быстро удаляться.

Из кружала выскочил рыжий оборванец. Одежда его была залита кровью, а глаза дико вращались. Он наставил на уезжающую телегу свой посох и подвинул палец к выпуклости на его боку, но затем вдруг передумал и убрал палец. Пристально посмотрев вслед уезжающей телеге, он опустил свой смертоносный амулет и с усмешкой проговорил:

– Еще увидимся, щенок.

Затем сплюнул себе под ноги, повернулся и снова зашагал к кружалу.

Войдя в кружало, рыжий чародей застал все ту же картину – перепуганные охоронцы лежали на полу, прикрыв головы руками, а Озар за стойкой, сдвинув брови, мрачно таращился на дверь.

Подойдя к стойке, рыжий незнакомец остановился и пристально посмотрел Озару в глаза. Затем спросил:

– Ты меня боишься?

– Да, – тихо проговорил Озар.

Рыжий усмехнулся.

– Правильно делаешь. По-хорошему, мне следовало бы тебя убить. Но ты мне нравишься. В отличие от трусливых скотов, прячущихся под столом, ты человек.

Озар молчал. Лицо его было непроницаемо спокойно, но на широком лбу выступила испарина.

– А теперь отвечай, – продолжил рыжий чародей, – ты хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь?

– Да, – тихо пробормотал Озар.

– Я не расслышал.

– Да! Хочу!

На узких губах незнакомца вновь появилась усмешка.

– Молодец, – похвалил он. – Теперь ты закроешь свое заведение на замок, я сяду на лавку, и ты мне подробно обо всем расскажешь.

– О чем я должен тебе рассказать? – тихо спросил Озар.

– Обо всем. Я первый день в этом городе и ничего о нем не знаю. Не хотелось бы попасть впросак. А пока ты не начал, налей-ка мне чего-нибудь выпить.

4

В чисто выметенной горнице с белеными стенами было еще светло, несмотря на то что солнце за окном стремительно заваливалось за черные вершины деревьев.

Матушка Евдокия отложила нож и отрезанный ломоть хлеба, чтобы накрыть мальчика одеялом и заботливо подоткнуть его со всех сторон.

– Чего ты его кутаешь, матушка? – проворчала старая Марфа, сидя с вязаньем на лавке, укрытой стареньким драным кафтаном. – В горнице и так жарко.

– Тебе жарко, а ему, может быть, холодно, – ответила проповедница. Она наклонилась к ребенку, вгляделась в его бледное лицо и тихо проговорила:

– Мальчик. Мальчик, посмотри на меня.

Тот не отозвался и не взглянул на Евдокию. Темные глаза его подернулись туманом рассеянности.

– Мальчик, мальчик, – снова проворчала из своего угла старая Марфа. – Назови его уже как-нибудь, матушка.

Евдокия покачала головой:

– Нет, Марфа. Я не знаю, какое имя ему дали при рождении. Что, если он крещен? Я не язычница, чтобы отваживать злых духов ложными именами.

– Негоже ребенку быть без имени, – упрямо повторила старуха, шевеля спицами. – Раз есть человек, значит, должно быть и имя. Это богоугодно.

Евдокия поморщилась.

– Ах, Марфа, оставь. – Она снова вгляделась в лицо лежащего мальчика, на этот раз еще тревожней, чем прежде. – Что с тобой, милый? Тебе плохо? Скажи мне, что у тебя болит?

– Ничего у него не болит, – проворчала старая Марфа. – Притворяется, чтобы ты дала ему варенья или меду.

– Этот мальчик не любит варенье.

– Все дети любят варенье, – возразила старая Марфа. – А он просто притворяется, что не любит. Только отвернись – вмиг утащит туес.

– Зачем?

– Как зачем? Да из хитрости. Знаю я таких хитрецов. С ними нужно держать ухо востро.

Матушка Евдокия вздохнула и задумчиво вгляделась в лицо мальчишки. Лицо это было спокойно и почти безмятежно. Однако на лбу прорезались тонкие, едва различимые морщинки заботы.

– Хотела бы я знать, о чем он думает, – с тихим вздохом проговорила Евдокия.

Несколько секунд она молчала, затем повернулась к Марфе и сказала:

– Сегодня в «Трех бурундуках» у Озара Снопа мы видели чародея.

Старуха пожала тощими плечами:

– Ничего удивительного. Нынче их много бродит по горам да весям.

– Там были какие-то ратники. Они пристали к нему, и он их убил.

– И это тоже не новость, – равнодушно отозвалась старая Марфа. – В кружалах каждый день кого-нибудь убивают. Не иначе бесы куражатся. Не ходила бы ты туда, матушка.

– Я ведь днем. И сбитень у Озара такой вкусный – как тут устоишь?

– Все равно.

Евдокия протянула руку и положила ее на бледный лоб мальчика.

– Странно, – тихо проговорила она. – Жара нет. Марфа!

– Чего еще?

– Нужно звать лекаря Елагу. Побудь с мальчиком, а я съезжу за ним.

– В своем ли ты уме, матушка? Лекарь Елага берет плату серебром и не лечит босяков да голодранцев.

– Мы не босяки, – сказала Евдокия.

Старая Марфа кивнула.

– Точно. Мы голодранцы. Артельщикам, что строят храм, за две седьмицы не плачено. Скоро они от тебя уйдут.

– Уйдут – закончим работу сами. У нас большая община.

– Большая? – Марфа усмехнулась. – Два десятка человек, из которых больше половины – бабы да старухи, а оставшиеся – немощные бродяги.

– Господь поможет нам, – сказала Евдокия. – Пригляди за дитем, а я обернусь за полдня.

Проповедница встала со скамьи, поправила платок и зашагала к выходу.

Как только дверь за Евдокией закрылась, старая Марфа преобразилась. Она положила вязание на стол и взглянула на дремлющего мальчика с такой ненавистью, какую даже невозможно было предположить в столь хрупком и морщинистом существе.

– Ну, что, бесенок? – хрипло проговорила Марфа. – Не дал тебе Господь покуражиться? Приковал к постели?

Мальчик молчал, глаза его были по-прежнему закрыты.

– Дьяволово отродье, – проговорила Марфа, сжав тощие пальцы в кулаки. – Нешто думаешь, я не знаю, откуда ты к нам пришел? Это ее ты можешь обманывать, а меня не обманешь.

Мальчик и на этот раз не откликнулся.