– Если хочешь, чтобы я тебя поняла, выражайся проще.
– Куда уж проще? Я обещал, что вернусь и убью тебя, ведьма. И я вернулся.
Улита, все это время сидевшая молча, почувствовала злость. Нежданный гость помешал осуществлению ее плана. Она вскочила с лавки и резко вопросила, обращаясь к старухе:
– Что нужно этому человеку? Почему он так разговаривает с тобой?
Незнакомец вынул из-за пояса два кинжала и выставил перед собой мерцающие клинки.
– Кем бы вы ни были, сеньора, стойте на месте! – велел он Улите. – Если вы ни в чем не виноваты, клянусь Девой Марией, я отпущу вас. А если виноваты… Что ж, тогда я помолюсь за вашу грешную душу.
Морщинистое лицо ведьмы перекосилось от злобы.
– Ворвался ко мне в дом, размахиваешь кинжалами! – свирепо выкрикнула она. – Да с чего ты решил, что я все это стерплю? И с чего ты решил, что на мне есть какая-то вина?
Рамон качнул головой, как бы заранее отметая все ее доводы, и сказал:
– Ты околдовала меня, ведьма.
– Чушь!
– Ты околдовала меня, и не смей этого отрицать. Я любил Вырицу. Но ты затуманила мне взор и заставила совершить гадость. Я никогда тебе этого не прощу.
Улита видела, как длинные, костлявые пальцы ведьмы обхватили рукоять кочерги. Старуха посмотрела на гостя холодным, неприязненным взглядом и сказала:
– Ты ошибаешься, толмач. Я ворожу, но не привораживаю.
– Да ну? А что за варево кипит у тебя в котле? Кого еще ты собралась приворожить, ведьма?
Колдовское варево в котле забулькало. Улита не смогла больше ждать. Она вскочила с лавки, подбежала к ведьме, выхватила у нее из пальцев прядку волос и швырнула ее в котел.
Ведьма схватила кочергу и попыталась ударить Рамона, но смазливый толмач легко выбил кочергу у нее из рук и приставил к горлу старухи острые кинжалы.
– Молись своим богам, ведьма, – яростно проговорил он. – Ибо в сей момент я отправляю твою черную душу в адское пек…
Вдруг толмач замолчал. Несколько секунд он стоял молча и неподвижно, как громом пораженный, затем повернулся и взглянул на Улиту.
– Диабло… – тихо прошептал Рамон и вложил кинжалы в ножны. – Non si sa mai… Как же я сразу не разглядел?
Он повернулся к Улите и медленно двинулся к ней.
– Ты чего? – испуганно выдохнула девка и попятилась к стене. – Чего задумал-то?
На оливковом лице Рамона появилось умиленное выражение.
– О, Боже, как мила она, – тихо проворковал он. – И нрав какой стыдливый. Как же я сразу сего не разглядел? Сударыня…
Рамон подошел к перепуганной Улите вплотную и вдруг опустился перед ней на колени.
– Сударыня, где были мои глаза? Почему я сразу не заметил вашей красоты?
– Ты это… – Улита продолжала пятиться, испуганно глядя на сумасшедшего толмача. – Ты не балуй.
– Вы – само совершенство, – с улыбкой продолжал смазливый толмач. – Позвольте мне преклонить пред вами голову, как перед самым красивым цветком в букете Господа.
И он склонил свою голову так низко, что длинные черные волосы его, выбившись из-под ленты, скользнули по дощатому полу.
– Я не понимаю… – пробормотала Улита и подняла взгляд на старуху: – Что это значит?
– Волосы, – просипела ведьма. – Где ты их взяла?
– С гребенки.
– С какой?
– Да вот с этой! – Улита выхватила из кармана маленький серебряный гребешок и показала его ведьме.
– Сударыня, где вы взяли этот гребешок? – взволнованно спросил Рамон.
– Нашла, – желчно проговорила Улита. – А тебе-то что?
– Воистину непостижимы дела твои, Господи, если ты так легко сводишь два юных сердца воедино в темном, проклятом доме, а помимо того, возвращаешь бедному страннику его вещь!
Он вынул из пальцев ослабевшей от изумления Улиты гребешок и убрал его в карман своего поношенного камзола.
– А теперь позвольте мне поцеловать вашу ручку, сеньорита, – с улыбкой умиления произнес Рамон, поймал руку Улиты и мягко приложился к ней губами.
Несколько мгновений Улита в полном изумлении таращилась на толмача, затем облизнула язычком пересохшие от волнения губы и хрипло спросила:
– Ты в самом деле так сильно меня любишь?
– Милая моя, я готов растерзать любого, кто осмелится сказать, что свет луны и солнца красивее блеска ваших прекрасных глаз.
Улита чуть прищурилась, внимательно разглядывая коленопреклоненного иноземца и о чем-то усиленно размышляя. Затем глаза ее блеснули, и она медленно проговорила:
– Один человек обесчестил и опозорил меня.
Рамон побледнел.
– Сударыня, вы говорите про мужчину? – взволнованно спросил он.
Улита кивнула:
– Да. Он опозорил меня. И некому было за меня заступиться. Но если ты…
– Скажите лишь слово, и я отправлю его прямиком в ад! – заверил ее толмач. – Но сперва, милая сударыня, позвольте мне убить эту старую ведьму.
Улита усмехнулась, бросила на ведьму злорадный взгляд и отчеканила:
– Делай, как считаешь нужным.
Рамон быстро поднялся на ноги и повернулся к ведьме.
– Хотелось бы мне волком стать и горло сгрызть колдунье… – продекламировал он, вновь доставая из-за пояса свои страшные кинжалы. – Мерзавку насмерть задушить…
– Остановись, чужеземец! – рявкнула старуха. – Заклинаю тебя болотным духом!
Толмач усмехнулся.
– Я не здешний, ведьма. Я не боюсь болотного духа, и твои заклинания на меня не действуют. Вот если бы ты призвала на помощь Азазеля или Велиара, я бы испугался.
– Я призову их!
Рамон, медленно приближаясь к ведьме, качнул головой.
– Ты не сможешь. Наша нечисть здесь не обитает. А ваша, как я уже сказал, мне вовсе не страшна.
Ведьма вновь схватила кочергу и хотела ударить ею Рамона, но промахнулась, потеряла равновесие и рухнула на пол. Падая, она ударилась головой об кованый угол сундука, и из разбитой головы брызнула черная кровь.
Когда Рамон и Улита подошли к старухе, та лежала на полу с неестественно вывернутой головой. Лоб и лицо ее были перепачканы кровью.
– Она мертва? – дрожащим голосом спросила Улита.
– Мертвее мертвого, – ответил, хмуря брови, Рамон. – Свернула себе шею.
– Какая страшная смерть.
– Любая смерть страшна, сударыня. Не видал я ни одной смерти, которая казалась бы прекрасной. Скорее уйдем отсюда.
– Сейчас, – сказала она. – Вот только…