– Вот оно что. Передай Молчуну, что я не вернусь домой. Он мне не брат и не семья. Моя семья – это моя община.

Глеб прищурил темные глаза.

– Несколько лет назад твой брат спас мне жизнь, – сказал он. – И теперь я обязан вернуть ему долг. Давай поступим так: я приведу тебя к Молчуну. А дальше поступай как знаешь. Мне до этого уже не будет никакого дела.

Хлопуша обдумал его слова, затем нахмурился и угрюмо проговорил:

– Если ты знаешь Молчуна, то должен знать и Улиту.

– Я ее знаю, – сказал Глеб. Вгляделся в лицо верзилы и небрежно спросил: – У тебя с ней что-то было?

– Да. Один раз, – сознался Хлопуша. – А потом она стала пугать меня. Грозилась рассказать о нас Молчуну, коли я не захочу делать то, что она велит. А велела она плохие вещи.

– Молчун – твой брат, он поймет и простит тебя.

– Может, да. А может, нет.

Хлопуша долго сидел молча, покручивая в руках пустую кружку, потом вздохнул, прямо взглянул на Глеба и сказал:

– Я пойду с тобой к Молчуну. Но сперва хочу узнать, кто ты. Должно быть, ты великий человек, если так легко намял мне бока.

– Великий? – Глеб усмехнулся. – Это вряд ли. Меня зовут Первоход. Глеб Первоход.

Лицо верзилы вытянулось от изумления.

– Так, значит, ты… О, боги! Выходит, меня одолел не простой человек, а сам Глеб Первоход!

– Не стоит кричать об этом на все кружало. Если ты готов идти – пошли. Я хочу поскорее покончить с этим делом.

Хлопуша взял со стола шапку и нахлобучил ее на голову. Затем повернулся к стойке и крикнул:

– Целовальник! Вели снести эту баклагу к Игнату Полею и передать Вичкуту Шкуродеру. Да смотри не разбей, иначе Шкуродер нагрянет сюда с ватагой и сожжет твое кружало дотла.

9

Ночное небо прояснилось. Тучи разошлись, и весь Млечный Путь лежал как на ладони. Несколько минут они шагали по подмерзшей дороге молча. Потом Хлопуша вздохнул и задумчиво произнес:

– Теперь Молчун меня точно прибьет.

– Такого медведя, как ты, нелегко прибить, – возразил Глеб.

Хлопуша хмыкнул.

– Ты не знаешь моего брата. Он очень опасен.

– Как и каждый ходок, – пожал плечами Глеб.

Однако Хлопуша с этим не согласился.

– Молчун хуже всех, – сказал он. – Однажды, когда я был маленький и стащил варенье из кладовки, он посадил меня на лавку, принес все варенье, какое было в кладовке, и заставил меня его съесть. Я ел весь день. До тех пор, пока в голове у меня не помутилось и я не свалился с лавки под стол. После этого я целую неделю болел.

– Надеюсь, это не отбило у тебя охоту к сладостям?

– Что ты! Я обожаю сладости. Этим я весь в отца. Мой отец был толст, как бочка, и мог за один присест слопать половину быка.

– Твой отец был богат?

– Еще как! У него была своя строительная артель. Но под конец жизни батя разорился, забросил все дела, проел и пропил все, что имел. Умер он от заворотка кишок, прямо во время трапезы. Его так и нашли – с куриной ногой во рту. – Хлопуша вздохнул и добавил: – Хотел бы я помереть, как он.

Вскоре они подошли к дому Молчуна и остановились перед высоким частоколом. Хлопуша посмотрел на частокол, поежился, перевел взгляд на Глеба и сказал:

– Можно тебя кое о чем просить?

– Валяй, – разрешил Глеб.

– Ты говорил, что мой брат спас тебе жизнь и ты был у него в долгу, так?

– Так.

– А не кажется ли тебе, что теперь ты в долгу у меня?

Глеб усмехнулся и покачал головой.

– Нет, не кажется. У нас с тобой был честный спор, и ты проиграл. Разве не так?

Хлопуша вздохнул.

– Все так. Леший меня дернул схватиться с тобой, Первоход. Послушай-ка… – прищурился он вдруг. – А правду говорят, что ты задушил двуглавого пса Драглака голыми руками?

– Почти. Только не задушил, а заставил его служить мне.

Хлопуша кивнул.

– Правильно сделал. По здравому разумению, на то он и пес, чтобы служить человеку. – Облизнув губы, толстяк снова покосился на частокол. – Слушай, а может, мы все переиграем? Ежели Молчун прибьет меня, моя погибель будет на твоей совести, понимаешь?

– На моей совести столько всего, что я этого даже не замечу, – успокоил его Глеб. Он вгляделся в широкое лицо парня и нахмурился: – Неужто ты и впрямь так сильно боишься своего брата, здоровяк?

– Боюсь, – сознался Хлопуша. – Боюсь больше, чем лешего или сонного банника.

– Гм… – Глеб задумчиво поскреб пальцами горбинку на носу. – Что ж… Пожалуй, мне и впрямь стоит поговорить с твоим братом, прежде чем я отдам тебя ему. Жди меня за деревьями, здоровяк. И не высовывайся.

Глаза Хлопуши широко распахнулись от удивления.

– Ты отличный парень, Первоход, – сказал он. – Я никогда не верил гадостям, которые про тебя рассказывают люди. Но даже если это так, и ты на самом деле пожираешь младенцев и сожительствуешь с волколаками…

– Притормози, – поморщился Глеб, – и не слушай дураков.

Он повернулся и зашагал к дому Молчуна.

Хлопуша отошел к деревьям. Дождался, пока Глеб перепрыгнет через частокол, затем развернулся и что есть духу припустил прочь от братовой избы.

«Спор есть спор, – думал он, быстро отмеряя шагами сажени. – А жизнь есть жизнь. Пастырь говорил, что жизнь греховна и полна страданий, но пока в ней есть жареные цыплята и таврийское вино, я готов еще лет двадцать пострадать».

* * *

Дверь оказалась открытой. Немного удивившись этому факту, Глеб вошел в избу, прошел через сени, толкнул дверь, ведущую в горницу, и негромко окликнул:

– Молчун! Эй, Молчун, ты здесь?

Молчун не отозвался, и в горнице никого не было. Тихо потрескивали и коптили льняные светильни в жировых плошках. В углу стоял гончарный круг, чуть правее валялась сапожная колодка. Видимо, Молчун, оставшись без работы, пытался освоить одну из «мирных» профессий. Интересно, получалось ли?

– Молчун! – снова окликнул Глеб. – Молчун, черт тебя дери! Если ты здесь – отзывайся!

Ответа не последовало. Глеб нахмурился и двинулся в соседнюю комнату. Но и в этой комнате было пусто. На перебуровленном топчане валялись порванные бусы и пустая кружка, воняющая олусом.

В горнице послышался какой-то скрип. Глеб мигом выпрямился, выхватил из ножен меч и тихо, как кошка, скользнул к горнице. Выглянув из дверного проема, он увидел, что крышка погреба откинута, а изнутри льется тусклый свет.

Глеб сдвинул брови и решительно зашагал к погребу. «Если этот дьявол там, я выскребу его на Божий свет и сломаю ему пару ребер прежде, чем сюда доберутся княжьи охоронцы и дознаватели!» – думал он, скрипя зубами от ярости.