Френсис все еще колебался. Энрико стал пространно уверять его, что
сокровище майя действительно существует, а Леонсия, улучив минуту, шепнула
ему на ухо:
- Неужели вам так скоро надоело... искать сокровище?
Френсис испытующе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на
красовавшийся у нее на пальце подарок жениха и так же тихо ответил:
- Разве я могу оставаться здесь, если я люблю вас, а вы любите Генри?
Он впервые открыто признался ей в любви, и Леонсия почувствовала, что в
душе ее вспыхнула радость, тотчас сменившаяся, однако, стыдом: как же может
она считать себя добродетельной, если, оказывается, способна любить
одновременно двоих? Она взглянула на Генри, словно желая это проверить, и
сердце ответило ей: "да". Она любила Генри так же искренне, как Френсиса, и
ей одинаково нравились те черты, которые были у них одинаковыми, и
по-разному волновали те, которые были разными.
- Боюсь, что мне придется сесть на "Анджелику" - скорее всего в
Бокас-дель-Торо - и уехать, - говорил между тем Френсис ее жениху. - А вы
с Энрико отправляйтесь за сокровищем и, если найдете его, поделите пополам.
Пеон, услышав это, быстро заговорил с отцом на своем языке, а затем
обратился к Генри.
- Слышишь, что он говорит, Френсис? - сказал Генри, указывая на
священную кисть. - Тебе придется пойти с нами. Ведь именно тебя хочет
отблагодарить старик за спасение своего сына. И он отдает сокровище не нам,
а тебе. Если ты не поедешь, он не прочтет нам ни одного узелка.
Но побудила Френсиса переменить решение все-таки Леонсия - она молча,
печально смотрела на него и словно просила взглядом: "Ну, пожалуйста, ради
меня!"
Неделю спустя из Сан-Антонио в один и тот же день выехали в Кордильеры
три разные экспедиции. Первая - на мулах - состояла из Генри, Френсиса,
пеона и его престарелого отца, а также нескольких пеонов с плантации Солано.
Каждый пеон вел на поводу мула, нагруженного продовольствием и снаряжением.
Старый Энрико Солано в последний момент был вынужден отказаться от поездки
из-за внезапно открывшейся раны, которую он получил давно, в дни своей
молодости, участвуя в одной из многочисленных революций.
Кавалькада проследовала по главной улице Сан-Антонио, мимо тюрьмы,
стену которой взорвал Френсис и которую лишь недавно стали заделывать сами
заключенные. Навстречу экспедиции попался Торрес, который неторопливо шел по
улице; он только что получил очередную телеграмму от Ригана и, увидев двух
Морганов во главе целой партии, изумленно воззрился на них.
- Куда это вы направляетесь, сеньоры? - крикнул Торрес.
Мгновенно, как будто заранее столковавшись и прорепетировав, Френсис
указал на небо. Генри - прямо в землю, пеон - направо, а его отец -
налево. Такая неучтивость взбесила Торреса, и он разразился грубой бранью,
но это только вызвало общий смех, - смеялись даже пеоны, погонявшие мулов.
Торреса ждал еще один сюрприз. Несколько позже, когда весь город спал
во время сиесты, он увидел Леонсию и ее младшего брата Рикардо верхом на
мулах; за ними на поводу шел третий мул, явно нагруженный снаряжением для
лагеря.
Третьей экспедицией была экспедиция самого Торреса, и народу в ней было
не больше и не меньше, чем в экспедиции Леонсии, ибо состояла она
всего-навсего из самого Торреса и некоего Хосе Манчено - известного в тех
местах убийцы, которого Торрес по каким-то соображениям избавил от страшной
смерти в Сан-Хуане. Однако, когда Торрес затеял эту экспедицию, у него были
куда более обширные планы, чем это могло показаться. Почти у самого подножия
Кордильер обитало странное племя кару. Оно вело свое начало от рабов-негров,
бежавших из Африки, и рабов-караибов с Москитового Берега, осевших здесь и
женившихся на женщинах, которых они похищали из долины, и на беглых, как они
сами, рабынях. Эта единственная в своем роде колония, обосновавшаяся между
верхними Кордильерами, населенными индейцами, и собственно Панамским
государством в долине, сумела сохранить почти полную независимость. Позже,
когда в эту колонию влились беглые каторжники-испанцы, произошло уже
окончательное смешение рас и племен, и обо всем народе кару пошла такая
дурная слава, что, не будь тогдашнее правительство по горло занято всякими
политическими махинациями, оно непременно послало бы войска, чтобы
уничтожить этот рассадник порока. Вот в этом-то рассаднике порока и родился
Хосе Манчено от испанца-отца, убийцы по профессии, и метиски-матери,
занимавшейся тем же. И сюда-то и вез Хосе Манчено Альвареса Торреса для
того, чтобы тот мог выполнить приказ, исходивший из уолл-стритовской конторы
Томаса Ригана.
- Ну, и повезло же нам, что мы с ним встретились, - заметил Френсис,
указывая Генри на последнего жреца племени майя, ехавшего впереди них.
- Да, но уж очень он дряхлый, - сказал Генри. - Ты только посмотри
на него!
Старик, ехавший впереди, все время перебирал священную кисть и что-то
бормотал про себя.
- Будем надеяться, что старикан не искрошит ее, - от всей души
пожелал Генри. - Можно было бы, кажется, прочесть один раз указания и
запомнить их, а не теребить без конца кисть.
Они выехали из зарослей на поляну - по всей вероятности, кто-то
вырубил здесь джунгли и заставил их отступить. Отсюда открывался вид на
далекую гору Бланке Ровало, вырисовывавшуюся на фоне залитого солнцем неба.
Старый индеец остановил своего мула, провел пальцем по нескольким волокнам