мумию.
Он надвинул на лоб старинный шлем и сказал:
- Хоть солнце и низко стоит на небе, но оно жжет мне голову, как
кислота.
- А мне желудок точно кислотой жакет от голода, - признался Френсис.
- В этой долине кто-нибудь живет?
- Право, не знаю, сеньор, - ответил Торрес. - Из донесения Мендозы
известно только, что они оставили да Васко и его отряд погибать здесь жалкой
смертью и никто на свете не видел больше ни его, ни его спутников. Вот все,
что я знаю.
- Похоже, что здесь можно найти чем подкормиться... - начал было
Френсис, но тотчас перебил сам себя, увидев, что Леонсия срывает с куста
какие-то ягоды. - Послушайте, Леонсия! Прекратите это сейчас же! И так у
нас полно забот, а тут еще возись с отравившейся красавицей.
- Они совершенно безвредны, - сказала она, спокойно продолжая есть
ягоды. - Вы же видите - их клевали птицы.
- В таком случае прошу прощения и присоединяюсь к вам, - воскликнул
Френсис, напихивая рот сочными ягодами. - А если бы мне удалось поймать
птиц, которые ими лакомились, я бы их тоже съел.
К тому времени, когда они несколько утолили муки голода, солнце было
уже совсем низко, и Торрес снял с головы шлем да Васко.
- Придется здесь заночевать, - сказал он. - Я оставил свои ботинки в
пещере с мумиями, а старые ботфорты да Васко потерял, пока плавал. Мои ноги
все изранены, но тут много сухой травы, из которой я могу сплести сандалии.
Пока Торрес мастерил себе обувь, Френсис развел костер и собрал большую
кучу хвороста, чтобы поддерживать огонь, ибо, несмотря на близость к
экватору, в горах на такой высоте ночью бывает холодно. Френсис еще не
кончил собирать хворост, а Леонсия, свернувшись в клубочек и положив голову
на согнутую руку, уже спала крепким сном. Тогда он сгреб в кучу мох и сухие
листья и заботливо подложил их под бок Леонсии, куда не достигало тепло от
костра.
Долина Затерянных Душ. Рассвет. Большой дом посреди деревни, где
обитает племя Затерянных Душ. Дом этот внушительных размеров: восемьдесят
футов в длину, сорок в ширину и тридцать в высоту, глинобитный, с двускатной
соломенной крышей. Из дома с трудом выходит жрец Солнца - древний старик,
еле держащийся на ногах; на нем длинный хитон из грубого домотканого холста,
на ногах сандалии; старое, сморщенное лицо индейца несколько напоминает лица
древних конкистадоров. На голове у него забавная золотая шапочка, увенчанная
полукругом из полированных золотых лучей. Это, несомненно, должно изображать
восходящее солнце.
Старец проковылял через поляну к большому полому бревну, висевшему
между двумя столбами, покрытыми изображениями животных и разными знаками.
Взглянув на восток, уже алевший от зари, и убедившись, что не опоздал, жрец
поднял палку с мягким шариком на конце и ударил по бревну. Как ни слаб был
старик и как ни легок его удар, полое бревно загудело и загрохотало, точно
далекий гром.
Жрец продолжал размеренно ударять по бревну - и из всех хижин,
окружавших Большой дом, уже спешили к нему Затерянные Души. Мужчины и
женщины, старые и молодые, с детьми и грудными младенцами на руках, - все
явились на зов и обступили жреца Солнца. Трудно было представить себе более
архаическое зрелище в двадцатом веке. Это были, несомненно, индейцы, но лица
многих носили на себе следы испанского происхождения. Иные казались самыми
настоящими испанцами, другие - типичными индейцами. Большинство же
представляло собой помесь этих двух рас. Однако еще более странной, чем
лица, была их одежда - мало чем примечательная у женщин, одетых в скромные
длинные хитоны из домотканого холста, и весьма примечательная у мужчин, чей
наряд из той же ткани был комичным подражанием костюмам, какие носили в
Испании во времена первого путешествия Колумба. Некрасивые и угрюмые были
эти мужчины и женщины, что часто наблюдается у племен, где приняты браки
между родственниками, - словно отсутствие притока свежей крови лишает их
жизнерадостности. Отпечаток вырождения лежал на всех - на юношах и на
девушках, на детях и даже на грудных младенцах - на всех, за исключением
двоих: девочки лет десяти, с живым, сообразительным личиком, выделявшимся,
точно яркий цветок, среди тупых физиономий Затерянных Душ; и старого жреца
Солнца, со столь же незаурядным лицом - хитрым, коварным, умным.
Пока жрец бил по гулкому бревну, все племя выстроилось полукругом,
повернувшись лицом на восток. Едва только диск солнца показался над
горизонтом, жрец приветствовал его на своеобразном староиспанском языке и
трижды поклонился ему до земли, а все остальные пали ниц. Когда же солнце
полностью вышло из-за горизонта и засияло на небе, все племя, по знаку
жреца, поднялось и запело радостный гимн. Церемония была окончена, и народ
уже собирался расходиться, как вдруг жрец заметил струйку дыма на другой
стороне долины. Он указал на нее нескольким юношам.
- Этот дым поднимается из Запретного Места Ужаса, куда не разрешено
ступать никому из нашего племени. Это, верно, какой-нибудь дьявол, посланный
врагами, которые вот уже сколько веков тщетно разыскивают наше убежище. Его
нельзя выпускать живым - он выдаст нас. А враги эти могущественны, и они
непременно нас уничтожат. Ступайте убейте его, чтобы нас потом не убили!
Около костра, в который всю ночь подбрасывали хворост, спали Леонсия,
Френсис и Торрес, - последний в своих новых, сплетенных из травы сандалиях
и в шлеме да Васко, низко надвинутом на лоб, чтобы не простудиться от росы.