Хафиз ехал позади, словно притягиваемый блеском золотой цепи, подрагивающей на широких плечах его господина.
Молеон немедленно собрался в дорогу.
Он был вне себя от радости. Отныне ничто не разлучит его с возлюбленной, и любовь их будет безмятежной… Богатая, красивая, любящая Аисса являлась ему как сон, который Бог ночью посылает людям, чтобы они не забывали, что существует не только земная жизнь.
Мюзарон разделял восторг своего господина. Построить, например, большой дом в Гаскони, где земля так плодородна, что кормит даже лодыря, обогащает труженика и становится раем для богача; распоряжаться прислугой и крестьянами, выращивать скот, объезжать лошадей, устраивать охоты — таковы были безмятежные видения, которые толпились в слишком пылком воображении славного оруженосца.
Молеону уже грезилось, что он целый год сможет отдыхать от войны, ибо всего себя он отдаст Аиссе, потому что он должен посвятить ей, да и себе, хотя бы год безмятежного счастья в награду за великое множество горестных часов.
Молеон с нетерпением ждал возвращения графа де Лаваля.
Этот сеньор тоже собрал у многих знатных бретонцев крупные суммы, предназначенные для выкупа коннетабля. Когда писцы короля и герцога Бретонского проверили свои счета, оказалось, что половина из семидесяти тысяч золотых флоринов уже собрана.
Молеону казалось, что этих денег достаточно, он надеялся, что остальные внесет король Франции; довольно хорошо зная принца Уэльского, он был уверен, что англичане отпустят коннетабля, получив лишь половину выкупа, если только их политические интересы не заставят держать Дюгеклена в плену, даже если будет доставлена вся сумма.
Но для очистки своей щепетильной совести Молеон с королевским знаменем объехал всю остальную Бретань, взывая к ее народу.
Всякий раз, въезжая в какой-нибудь городок, он издавал горестный клич:
— Славный коннетабль в плену у англичан. Люди Бретани, неужели вы оставите его в неволе?
И всякий раз, повторяем мы, когда по этому печальному поводу он встречался с такими набожными, отважными и замкнутыми бретонцами, до него доносились те же вздохи, то же возмущение, а бедняки говорили друг другу: «Скорее за работу, придется нам меньше есть черного хлеба, будем копить монету на выкуп мессира Дюгеклена».
Таким способом Аженор собрал еще шесть тысяч флоринов, вручил их людям графа де Лаваля и вассалам госпожи Тифании Рагенэль, к которой заехал попрощаться перед отъездом.
Но тут его охватило одно сомнение. Теперь Молеон мог уехать, ведь ему предстояло забрать свою возлюбленную; но его миссия посла была исполнена не до конца.
Ведь Аженор, пообещавший донье Марии никогда не возвращаться в Испанию, должен был привезти Бертрану Дюгеклену деньги, его стараниями собранные в Бретани, эти драгоценные деньги, прибытия которых, вероятно, с тоской ждал пленник принца Уэльского.
Аженор, раздираемый между этими двумя обязанностями, долго колебался. Клятва, которую он дал донье Марии, была свята; привязанность и уважение к коннетаблю тоже были для него святы.
Он признался в своих тревогах Мюзарону.
— Все очень просто, — сказал находчивый оруженосец. — Попросите для охраны денег у госпожи Тифании конвой из дюжины вооруженных вассалов, граф де Лаваль добавит четверых копьеносцев, король Франции, если только ему ничего не придется платить, даст еще дюжину солдат. С таким отрядом, во главе которого будете вы, деньги в полной сохранности можно довезти до границы.
Прибыв в Риансерес, вы отправите письмо принцу Уэльскому, который пришлет вам охранную грамоту. Таким образом деньги наверняка дойдут до коннетабля.
— Но чем объяснить… мое отсутствие?
— Тем, что вы дали клятву.
— Солгать!
— Это не ложь, потому что вы в самом деле дали клятву донье Марии… И потом, пусть ложь, но ради счастья можно и согрешить.
— Мюзарон!
— Полноте, сударь, не стройте из себя монаха, ведь вы женитесь на сарацинке… По-моему, это куда более тяжкий грех!
— Это верно, — вздохнул Молеон.
— К тому же, господин коннетабль потребовал бы слишком многого, желая вместе с деньгами видеть и вас… Но, поверьте мне, я знаю людей: как только заблестят флорины, все сразу забудут того, кто их собрал… Кстати, когда коннетабль вернется во Францию, он встретится с вами, если пожелает вас увидеть, ибо я надеюсь, что вы не намерены себя похоронить?
Аженор сделал как всегда — он уступил. Кстати, Мюзарон оказался совершенно прав. Граф де Лаваль поставил людей, госпожа Тифания Рагенэль вооружила двадцать вассалов, сенешаль из Мена дал от имени короля дюжину солдат, и Аженор, взяв с собой одного из младших братьев Дюгеклена, быстрыми переходами направился к границе, спеша прибыть на два-три дня раньше срока, назначенного ему доньей Марией Падильей.
Эти тридцать шесть тысяч золотых флоринов, предназначенных для выкупа коннетабля, проделали триумфальный путь по Франции. Те горстки наемников, что оставались во Франции после ухода больших отрядов, были бандитами слишком невысокого полета и не смогли бы заглотнуть эту добычу, слишком для них крупную. Поэтому они, видя, как она ускользает прямо у них из-под носа, приветствовали отряд Молеона рыцарскими возгласами, благословляли имя прославленного пленника и почтительно кланялись, будучи не в силах проявить неуважение из-за боязни погибнуть в схватке с рыцарями Аженора.
Молеон так умело руководил доставкой денег, что в четвертый день месяца прибыл в Риансерес, маленький, давно разрушенный городок, который в те времена пользовался определенной известностью, потому что через него обычно проезжали из Франции в Испанию.
В городке, раскинувшемся на склоне холма, Аженор выбрал дом, откуда мог легко следить за белой от пыли извилистой дорогой, которая поднималась в горы между отвесными стенами скал.
Отряд расположился на отдых, в котором нуждались солдаты.
Мюзарон в самом изысканном стиле составил послания коннетаблю и принцу Уэльскому, извещая их, что золотые флорины доставлены.
Из вассалов госпожи Тифании выбрали рыцаря, которого вместе с оруженосцем-бретонцем послали в Бургос, где, как говорили, находился тогда принц Уэльский по причине вновь возникших в Испании слухов о войне.
Каждый день Молеон, отлично знавший здешние места, прикидывал, где могут сейчас проезжать Жильдаз и Хафиз.
По его расчетам, оба гонца должны были пересечь границу недели две назад.
Двух недель достаточно, чтобы они встретились с доньей Марией, и та успела подготовить отъезд Аиссы. Добрый мул делает в день двадцать льё: значит, прекрасная мавританка доберется до Риансереса за пять-шесть дней.