— Да, — вздохнул дон Педро.
— У нас теперь много золота, — прибавил Мотриль. — Кордова внесла подать.
— Тем лучше, — небрежно ответил король.
— Севилья вооружает двенадцать тысяч человек, — продолжал Мотриль, — на нашу сторону перешли две провинции.
— Вот как! — тем же тоном отозвался король.
— Бели узурпатор вернется в Испанию, я думаю через неделю схватить его и заточить в крепость.
В прошлом упоминание об узурпаторе непременно приводило короля в исступленную ярость, но на сей раз дон Педро лишь спокойно заметил:
— Пусть возвращается, у тебя есть золото и солдаты, мы схватим его, будем судить и отрубим ему голову.
Тут Мотриль приблизился к королю.
— Да, — сказал мавр, — мой король очень несчастен.
— Почему же, друг?
— Потому что золото больше не веселит тебя, власть тебе противна, никакой услады в мести ты не видишь, потому, наконец, что ты больше не находишь для любовницы нежного взгляда.
— Ясно, что я ее разлюбил, Мотриль, и из-за пустоты в моем сердце уже ничего не кажется мне желанным.
— Если твое сердце, король, кажется тебе совсем пустым, значит, его переполняют желания, ведь они, как тебе известно, — это воздух, запертый в бурдюке.
— Да, я знаю, что сердце мое полно желаний.
— Значит, ты любишь?
— Да, по-моему, я влюблен…
— Ты любишь Аиссу, дочь могущественного султана… О мой повелитель, я и жалею тебя, и завидую тебе, ибо ты еще можешь быть очень счастливым или достойным жалости.
— Ты верно говоришь, Мотриль, я достоин жалости.
— Ты хочешь сказать, она не любит тебя?
— Да, не любит.
— Неужели, повелитель, ты думаешь, что ее кровь, чистую, как у богини, могут волновать страсти, которым уступит любая другая женщина? Аисса — ничто в гареме сладострастного властителя; Аисса — королева, улыбаться она будет только на троне. Понимаешь ли, мой король, есть цветы, что распускаются лишь на горных вершинах.
— Причем здесь трон? Я … мне взять в жены Аиссу?! Но что на это скажут христиане, Мотриль?
— Кто говорит тебе, повелитель, что донья Аисса, любя тебя, когда ты будешь ее супругом, не принесет в жертву своего Бога, отдав тебе и душу?
Из груди короля вырвался почти сладострастный стон.
— Неужели она полюбит меня?
— Она будет тебя любить.
— Нет, Мотриль.
— Ну что ж, повелитель, тогда пребывай в горести, ибо ты недостоин счастья, раз отчаиваешься добиться своего.
— Аисса избегает меня.
— Я считал, что христиане умнее в понимании женского сердца. Внешне кажется, что у нас страсти возникают и исчезают за плотной завесой рабства, но наши женщины, которые вольны говорить обо всем, а значит, все скрывать, позволяют нам яснее читать в их сердцах. Каким образом, спрошу я тебя, гордая Аисса может, не таясь, любить человека, который шага не ступит без женщины, ревнующей всех, кого мог бы полюбить дон Педро?
— Значит, Аисса ревнует?
Мавр усмехнулся в ответ, потом прибавил:
— У нас горлица ревнует к своей подруге, а благородную пантеру зубами и когтями рвет другая пантера в присутствии тигра, что должен выбрать одну из них.
— Ах, Мотриль! Я люблю Аиссу.
— Возьми ее в жены.
— А как же донья Мария?
— Человек, приказавший убить жену, чтобы не сердить любовницу, не решается бросить любовницу, которую разлюбил, чтобы завоевать себе пять миллионов новых подданных и любовь, что дороже всего мира.
— Ты прав, но донья Мария умрет.
— Неужели она так сильно тебя любит? — снова усмехнулся мавр.
— Разве ты не веришь в ее любовь ко мне?
— Не верю, мой повелитель. Дон Педро побледнел.
«Он еще любит ее! — думал Мотриль. — Не будем пробуждать его ревность, ибо донье Марии он отдаст предпочтение перед всеми женщинами».
— Я сомневаюсь в ее любви не потому, что она неверна тебе, я так не думаю, — продолжал мавр, — а потому, что она, видя, что ты любишь ее меньше, упрямо хочет быть рядом с тобой.
— Это я и называю любовью, Мотриль.
— А я называю это честолюбием.
— Ты прогнал бы Марию?
— Чтобы добиться Аиссы, да.
— О нет! Нет…
— Тогда страдай.
— Я верил, — ответил дон Педро, сверля Мотриля пламенным взглядом, — что, если бы ты видел, как страдает твой король, у тебя не хватило бы дерзости сказать ему: «Страдай»… Я верил, что ты непременно воскликнул бы: «Я облегчу твои страдания, мой повелитель!»
— В ущерб для чести великого короля моей страны я этого не скажу. Уж лучше смерть.
Дон Педро мрачно задумался.
— Значит, я умру, ибо я люблю эту девушку, — сказал он. — Но нет! — со зловещей пылкостью воскликнул он. — Нет, не умру!
Мотриль довольно хорошо знал своего короля и ясно понимал, что никакая преграда не в силах сдержать порыв страстей этого неукротимого человека.
«Он прибегнет к насилию — подумал он, — надо помешать этому».
— Ваша светлость, Аисса — чистая душа, она поверит клятвам, — уверял Мотриль. — Если вы поклянетесь, что женитесь на ней после того, как торжественно расстанетесь с доньей Марией, Аисса, я думаю, вверит свою судьбу вашей любви.
— Ты ручаешься мне за это?
— Ручаюсь.
— Прекрасно! — вскричал дон Педро. — Клянусь, я порву с доньей Марией.
— Это другое дело, мой король, назовите ваши условия.
— Я порву с доньей Марией и оставлю ей миллион экю. В стране, где она пожелает жить, не будет более богатой и уважаемой принцессы.
— Хорошо, это жест великодушного короля, но страной этой не должна быть Испания!
— Разве это необходимо?
— Аисса успокоится лишь тогда, когда море, непреодолимое море, отделит вашу старую любовь от новой.
— Мотриль, мы отделим морем Аиссу от доньи Марии.
— Хорошо, мой повелитель.
— Но я король, и ты знаешь, что никто не может ставить мне никаких условий.
— Это справедливо, государь.
— Поэтому нам необходимо заключить сделку, подобно той, что заключают между собой евреи, и ты первым обязан выполнить одно условие.
— Какое?
— Донья Аисса должна остаться моей заложницей.