— Увы, да, знаю.
— Так вот! Я нашел способ вернуть им свободу. Ведь они попали в плен по моей вине, и сегодня я ее искуплю.
— Каким образом? — с удивлением спросил сир де Лаваль.
— Мессир управляющий, не окажете ли вы мне одолжение вызвать сюда писца?
— Он ждет у дверей ваших приказаний, сир коннетабль, — ответил англичанин.
— Пусть войдет.
Комендант три раза топнул ногой; начальник тюрьмы ввел писца, который, несомненно предупрежденный заранее, приготовил пергамент, перо, чернила, и держал свободной правую руку.
— Запишите то, что я сейчас вам скажу, друг мой, — обратился к нему коннетабль.
— Я жду, ваша светлость.
— Пишите:
«Мы, Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции и Кастилии, граф дорийский, настоящим извещаем о великом нашем раскаянии в том, что в приступе безрассудной гордыни мы приравняли выкуп за себя к цене тысячи двухсот добрых христиан и храбрых рыцарей, которые, разумеется, стоят больше нас».
Здесь славный коннетабль прервал себя, не обращая внимания на то, как отразилось на лицах присутствующих это вступление.
Писец точно записал его слова.
«Мы смиренно просим прощения у Бога и наших братьев, — продолжал диктовать Дюгеклен, — и во искупление нашего безрассудства внесем семьдесят тысяч флоринов как выкуп за тысячу двести пленных, взятых его светлостью, принцем Уэльским в недоброй памяти битве при Наваррете».
— Вы же рискуете вашим состоянием! — воскликнул сир де Лаваль. — Подобное злоупотребление великодушием, сеньор коннетабль, недопустимо.
— Нет, мой друг, мое состояние уже растрачено, и я не могу обречь госпожу Тифанию на нищету. Она и без этого слишком от меня натерпелась.
— Так что же вы делаете?
— Принадлежат ли мне деньги, которые вы привезли?
— Разумеется, но…
— Молчите… Если они мои, то я вправе ими распоряжаться. Господин писец, диктую:
«Я отдаю в качестве выкупа семьдесят тысяч флоринов, которые мне доставил сир де Лаваль».
— Но, значит, сеньор коннетабль, вы остаетесь пленником! — испуганно вскричал де Лаваль.
— Но пленником, увенчанным бессмертной славой! — воскликнул управляющий замка.
— Это невозможно, рассудите сами, — продолжал де Лаваль.
— Все? — обратился коннетабль к писцу.
— Да, ваша светлость.
— Дайте я подпишу.
Коннетабль взял перо и быстро поставил свое имя на бумаге.
В эту минуту звуки фанфар возвестили о приходе принца Уэльского.
Управляющий замка уже выхватил из рук писца пергамент.
Увидев английского принца, сир де Лаваль подбежал к нему и преклонил колено.
— Ваша светлость, я привез выкуп за господина коннетабля, — сказал он. — Согласны ли вы принять деньги?
— Согласно данному мной слову и от чистого сердца, — ответил принц.
— Эти деньги, ваша светлость, принадлежат вам, — настаивал де Лаваль, — примите их.
— Погодите, — возразил управляющий замка. — Его светлость не знает о том, что здесь произошло… Пусть он сам прочтет документ.
— И отменит его! — воскликнул Лаваль.
— И прикажет его исполнить, — возразил коннетабль. Принц пробежал глазами пергамент и с восхищением воскликнул:
— Вот истинно благородный поступок! Как бы мне хотелось совершить подобное!
— Вам это ни к чему, ваша светлость, — ответил Дюгеклен. — Ведь вы победитель.
— Значит, ваша светлость не будет удерживать коннетабля? — спросил де Лаваль.
— Нет, разумеется, если он желает ехать, — ответил принц.
— Но я хочу остаться, Лаваль, должен остаться… Спросите у этих господ, что они думают на сей счет.
Чандос, Альбре и другие рыцари громко выражали свое восхищение.
— Ну что ж! — сказал принц. — Пусть пересчитают деньги, а вы, господа, отпустите на свободу пленных бретонцев.
Именно в эту минуту, когда английские командиры вышли из комнаты, де Лаваль, полуобезумев от горя, вспомнил зловещее пророчество неизвестного рыцаря и выбежал из замка, чтобы призвать его на помощь.
Когда де Лаваль вернулся вместе с незнакомцем, английский офицер уже проводил в замке перекличку пленных, сундуки стояли пустыми, а золотые монеты были сложены стопками.
— Теперь скажите коннетаблю то, что вы хотели ему сказать, — шепнул он на ухо рыцарю (принц тем временем дружески беседовал с Дюгекленом), — и, поскольку вы обладаете такой силой, магической или природной, убедите его отдать деньги в качестве выкупа за себя, а не за других.
Незнакомец вздрогнул. Он прошел несколько шагов вперед, и его золотые шпоры зазвенели на каменном полу.
Принц обернулся на звук.
— Кто этот рыцарь? — спросил управляющий замка.
— Мой спутник, — ответил де Лаваль.
— Тогда пусть он откроет забрало и пожалует с миром, — сказал принц.
— Ваша светлость, — обратился к нему незнакомец (услышав его голос, Дюгеклен тоже вздрогнул), — я дал обет не открывать моего лица, позвольте мне его не нарушать.
— Будь по-вашему, господин рыцарь, но ведь вы не скроете свое имя от коннетабля.
— Для него, как и для всех, ваша светлость.
— В таком случае вы должны покинуть замок, потому что у меня приказ пропускать только людей мне известных, — сказал управляющий.
Рыцарь поклонился, словно желая показать, что он не намерен нарушать приказ.
— Пленные свободны, — войдя в зал, объявил Чандос.
— Прощай, Лаваль, прощай! — с замиранием сердца воскликнул коннетабль; это не ускользнуло от де Лаваля, потому что он, сжав руки Бертрана, умолял:
— Ради Бога, еще не поздно, отмените ваше решение.
— Нет, клянусь жизнью, нет! — упорствовал коннетабль.
— Почему вы покушаетесь на славу коннетабля? — спросил де Лаваля управляющий замка. — Сегодня он в плену, а через месяц может оказаться на свободе. Деньги найдутся, а второй возможности приобрести подобную славу не представится.
Принцу и его офицерам явно понравились эти слова. Неизвестный рыцарь степенно подошел к управляющему и величественным голосом сказал:
— Это вы, сир управляющий, хотите умалить славу вашего господина, раз вы позволяете ему поступать так, как он сейчас делает.
— Как вы смеете так говорить, мессир? — побледнев, вскричал управляющий. — Вы оскорбляете меня! Обвинять меня в том, что я посягаю на славу его светлости! Подобную ложь искупают смертью!