— Казна пуста.
— Подати наполнят ее… Подпишите указ о подати, которую я у вас просил.
— Надо будет сделать это… Могу ли я увидеть Аиссу?
— Аисса слаба, как цветок над пропастью. Даже легкий ветерок может унести ее в бездну смерти.
— Она заговорила?
— Да, господин.
— И что сказала?
— Несколько слов, которые все объясняют. Видимо, донья Мария хотела заставить Аиссу опозорить себя ложным признанием, чтобы погубить ее репутацию в ваших глазах. Отважное дитя отказалось, и ревнивая донья Мария ударила ее кинжалом.
— Аисса рассказала это?
— Она это повторит, как только окрепнет… хотя я очень боюсь, что в этом мире мы больше не услышим ее голос.
— О Боже! — простонал король.
— Ее может спасти лишь одно средство… Есть такое предание в моей стране: раненому обещана жизнь, если он в туманную ночь новолуния приложит к ране волшебную траву.
— Надо достать эту траву, — прошептал король с исступлением суеверного влюбленного.
— Эта трава в здешних краях не растет, ваша светлость… Я встречал ее только в Монтеле…
— В Монтеле? Пошли человека в Монтель, Мотриль.
— Я не сказал, господин, что эту траву надо прикладывать к ране, пока она на корню… Уверяю вас, это превосходное средство! Я увез бы Аиссу в Монтель, но не знаю, выдержит ли она дорогу.
— Ее понесут так же осторожно, как несет себя птица, когда парит в воздухе, расправив оба крыла, — сказал дон Педро. — Пусть она уезжает, Мотриль, пусть уезжает, а ты останешься со мной.
— Только я, господин, могу произнести волшебное заклинание во время обряда.
— Значит, я останусь один.
— Нет, господин, ведь как только Аисса поправится, вы приедете в Монтель и останетесь с нею.
— Да, Мотриль, верно, ты прав… Я больше не расстанусь с ней и буду счастлив… Ну, а как быть с телом доньи Марии? Надеюсь, ей воздадут королевские почести.
— Я слышал, господин, — сказал Мотриль, — что ваша вера запрещает хоронить самоубийцу на кладбище. Посему необходимо, чтобы церковь не узнала о самоубийстве доньи Марии.
— Об этом не должен знать никто, Мотриль.
— А как же слуги…
— Я объявлю при дворе, что донья Мария умерла от лихорадки, и, если я скажу так, никто и возражать не посмеет…
«Слепец, слепец! Безумец!» — подумал Мотриль.
— Решено, Мотриль, ты едешь с Аиссой, — сказал дон Педро.
— Сегодня же, мой господин.
— А я позабочусь о похоронах доньи Марии, подпишу указ о подати, обращусь с манифестом к моей армии, к моему дворянству… я предотвращу грозу.
«А я укроюсь в надежном месте!» — подумал Мотриль.
Оставив солдат и офицеров, этих влюбленных в войну, погруженными в обсуждение различных замыслов, планов боевых действий, тонкостей воинского искусства, Аженор продолжал стремиться к цели, которая заключалась в том, чтобы найти Аиссу, свое бесценное сокровище.
Любовь у Аженора стала одерживать верх над честолюбием, даже над воинским долгом, потому что молодой человек, спеша попасть в Испанию, чтобы получить известия об Аиссе, страдал оттого, что выкуп, который в минуту геройской
гордыни коннетабль назначил за себя, повезли в Бордо посланцы короля Франции и люди графа де Лаваля.
И поскольку страницы об этом не будет хватать в нашем рассказе — ведь ее недостает в жизни Аженора, — мы заполним ее историческими фактами; и посему вынуждены в нескольких словах сообщить, что Гиень ужаснулась в тот день, когда неизменно великодушный принц Уэльский отпустил из Бордо пленника, выкупленного за золото всей Франции.
Первым делом Бертран быстро примчался в Париж благодарить короля. Остальное мы с вами увидим, если еще об этом не знаем. Что касается коннетабля, то отныне мы выступаем как его подлинные и беспристрастные историки.
Итак, Аженор и его верный Мюзарон, делая большие переходы, направлялись в замок, где дон Педро надеялся овладеть Аиссой.
Аженор понимал, что надо торопиться. Он слишком хорошо знал дона Педро и Мотриля, чтобы тешить себя иллюзиями.
«Как знать, не пошла ли донья Мария из слабости или из страха на сделку с совестью, — спрашивал себя Аженор, — не показался ли ей более выгодным союз с мавром Мотрилем, чем угроза разрыва с доном Педро; что если фаворитка, разыгрывая из себя снисходительную супругу, закрывает глаза на прихоть своего царственного любовника?»
От этих мыслей закипала горячая кровь Аженора. Теперь он рассуждал только как влюбленный, то есть нес вздор, казалось не лишенный здравого смысла.
В пути он размахивал копьем, удары которого частью доставались мулу Мюзарона, частью спине славного оруженосца; результат оказывался неизменным: разбуженный ударом, Мюзарон начинал погонять лошадь. В дороге также произносились речи, из которых мы извлечем самую суть и воспроизведем в назидание читателям.
— Понимаешь, Мюзарон, если я хоть час поговорю с доньей Марией, — рассуждал Аженор, — то мне станет известно все, что происходит сейчас, и я узнаю, как мне поступать в будущем.
— Нет, сударь, вы ровным счетом ничего не узнаете и в конце концов попадете в лапы негодяя-мавра, который подкарауливает вас, как паук муху.
— Вечно ты твердишь одно и то же, Мюзарон. Неужели сарацин стоит христианина?
— Сарацин, когда он что-то задумал, стоит трех христиан. Это все равно, что вы спросили бы: стоит ли женщина мужчины? А ведь мы каждый день видим мужчин, которых покоряют и побеждают женщины. И знаете почему, сударь? Потому что женщины всегда думают о том, что они хотят сделать, тоща как мужчины почти никогда не делают того, над чем им следовало бы подумать.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что какая-то интрига сарацина помешала донье Марии прислать к вам Аиссу.
— И что дальше?
— Дальше? Мотриль, который помешал донье Марии привезти вам вашу возлюбленную, ждет, вооружив душу и тело, что он поймает вас в ловушку, как ловят жаворонков в зеленеющих хлебах, убьет вас, и Аисса вам не достанется.
Аженор ответил ему гневным криком и пришпорил коня. Он подъехал к замку, который поразил его своим печальным видом. Камни красноречивы, они говорят на языке, внятном избранным душам.
Аженор пристально вглядывался в озаренное светом молодой луны здание, где находилась вся его любовь, вся его жизнь. Пока он предавался созерцанию, в таинственных и неприступных боковых пристройках замка свершилось чудовищное убийство, триумф Мотриля.