— Ступайте скорее, Аисса, — сказал он. — Это король.
Девушка вошла в дом и неторопливо, словно она не слышала этих слов, закрыла за собой дверь. Мотриль видел, как она скрылась в доме; через несколько секунд к нему подошел король.
— Ну что ж, друг Мотриль, с победой! — воскликнул король. — Да, мы победили. Но почему ты ушел в тот момент, когда совет начал обсуждать наши дела?
— Я подумал, что жалкому рабу-мавру не место среди столь могущественных христианских вельмож, — ответил он.
— Ты лжешь, Мотриль, — сказал дон Педро, — ты волновался за свою дочь и ушел следить за ней.
— Полно, сеньор! — возразил Мотриль, улыбаясь тому, что короля дона Педро так сильно волнует Аисса. — Клянусь честью, может показаться, что вы думаете об этом больше меня.
И оба вошли в дом, хотя дон Педро все-таки с любопытством бросил взгляд на окно, за которым вырисовывалась тень женщины.
Граф Энрике де Трастамаре и его спутник Аженор направлялись в Бордо, где их ждали события, о которых мы уже рассказывали, а Дюгеклен, коего Карл Пятый облачил неограниченными полномочиями, собрал главных командиров наемных отрядов и объяснял им свой план кампании.
Эти жестокие воины, вынужденные, подобно хищным птицам или волкам, каждый день проявлять осторожность, хитрость и дерзость, которые простых смертных возвышают, а людей одаренных делают гениальными, обладали большим, нежели вы думаете, пониманием стратегии и воинским искусством.
Поэтому они прекрасно разобрались в тех предложениях, которые бретонский герой вынес на их суд; совокупность их складывалась из боевых действий, которые всегда можно было легко прекратить, и отдельных операций, вытекающих из обстоятельств. Однако все эти воинственные замыслы упирались в единственный, неопровержимый довод: нужны деньги.
Будет справедливо сказать, что довод этот не вызвал возражений; требование денег было выдохнуто как бы единой глоткой.
— Верно, — ответил Дюгеклен, — и я уже подумал об этом.
Командиры одобрительно закивали головой в знак того, что они благодарны за подобную предусмотрительность.
— Но, — прибавил Дюгеклен, — деньги вы получите после первого сражения.
— До него еще дожить надо, — возразил рыцарь Смельчак, — и хоть немного заплатить нашим солдатам.
— Иначе, — подхватил Каверлэ, — нам придется по-прежнему драть шкуру с французского крестьянина. Но их вопли — вечно эти чертовы мужланы орут! — будут терзать слух нашего прославленного коннетабля. Кстати, как можно быть честным командиром, если тебе приходится грабить, словно последнему солдату?
— Исключительно правильно, — согласился Дюгеклен.
— А я добавлю, — начал Клод Живодер, другой плут, вполне свой в компании подобных волков (он слыл менее жестоким, чем Каверлэ. но был вероломнее и жаднее), — добавлю, говорю я вам, что мы теперь союзники его величества короля Франции, так как идем мстить за смерть его сестры, и мы будем недостойны этой чести — а для простых наемников вроде нас сия честь бесценна, — если не перестанем хоть на какое-то время разорять народ нашего царственного союзника.
— Умные и глубокие слова, — заметил Дюгеклен, — однако подскажите мне способ раздобыть деньги.
— Добывать деньги не наше дело, — ответил Гуго де Каверлэ, — наше дело — их получить.
— На это возразить нечего, — сказал Дюгеклен, — даже ученый муж не рассудил бы логичнее вас, господин Гуго. Ну ладно, сколько вы просите?
Командиры переглянулись, как бы советуясь друг с другом, и, поскольку все они заботу об общей выгоде, вероятно, поручили Каверлэ, тот объявил:
— Мы недорого возьмем, мессир коннетабль, даю слово командира!
От этого обещания и этой клятвы у Дюгеклена мурашки побежали по коже.
— Я жду, — сказал он, — говорите.
— Ну что ж, — продолжал Каверлэ, — пусть его величество Карл Пятый платит экю золотом каждому солдату до тех пор, пока мы будем находится во вражеской стране. Конечно, это немного, но мы принимаем во внимание, что нам выпала честь быть его союзниками, и мы будем скромны из уважения к столь достойному королю. У нас, кажется, пятьдесят тысяч солдат?
— Не совсем так, — возразил Дюгеклен.
— Чуть больше или чуть меньше.
— По-моему, меньше.
— Неважно! — ответил Каверлэ. — Мы беремся с тем количеством людей, каким располагаем, сделать то, что другие сделали бы, имея пятьдесят тысяч. Поэтому платить надо так, как если бы нас было пятьдесят тысяч.
— Значит, нужно пятьдесят тысяч золотых экю, — подытожил Бертран.
— Да, для солдат, — сказал Каверлэ.
— Идет! — согласился Дюгеклен.
— Хорошо, но остаются офицеры.
— Верно, — подтвердил коннетабль, — про офицеров-то я и забыл. Ну и сколько же вы будете платить офицерам?
— Я думаю, — вмешался Смельчак, боясь, вероятно, как бы Каверлэ не продешевил, — что эти храбрые, в большинстве своем опытные и благоразумные люди стоят никак не меньше пяти экю золотом на брата. Не забывайте, что почти у каждого из них пажи, оруженосцы и слуги, да еще по три коня.
— Ну и ну! — воскликнул Бертран. — Ваши офицеры живут лучше офицеров моего господина короля.
— Мы привыкли так жить, — заметил Каверлэ.
— И требуете на каждого по пяти золотых экю!
— По-моему, это самая низкая плата, какую можно было бы для них потребовать. Сам я хотел было просить шесть, но, раз уж Смельчак назвал цену, спорить с ним я не стану и соглашусь с тем, что сказал он.
Бертран смотрел на них, и ему чудилось, будто он снова торгуется с евреями-ростовщиками, к которым властелин посылал его выпрашивать небольшие займы.
«Проклятые негодяи! — думал он, тем не менее улыбаясь своей самой приветливой улыбкой. — С каким наслаждением я перевешал бы вас всех, будь на то моя воля!»
Потом громко сказал:
— Господа, я, как вы видели, обдумывал ваши требования, посему и слегка промедлил с ответом, но пять золотых экю на офицера вовсе не кажется мне чрезмерной платой.
— Ага! — крякнул Смельчак, удивленный сговорчивостью Дюгеклена.
— Так сколько у вас офицеров? — спросил мессир Бертран.
Каверлэ закатил глаза, потом снова заговорщически переглянулся со своими дружками.
— У меня тысяча, — ответил он. Он удвоил цифру.
— А у меня восемьсот, — сказал Смельчак, подобно своему напарнику тоже удвоив цифру.