Оглядываясь назад, девушка вспоминала, как отец гордился замком.

Но любила его именно мать; она восторгалась его красотой и неизменно заботилась о том, чтобы комнаты были со вкусом обставлены и чтобы там всегда благоухали свежие цветы.

«Но маменька никогда не разбиралась в живописи», — подумала Мариста.

Она дала себе клятву, если когда-нибудь ей выпадет удача обладать чем-нибудь старинным и прекрасным, она не допустит, чтобы ценность произведения игнорировалась.

«Как глупо! Боже, как глупо!» — повторяла она про себя, и сердце ее разрывалось.

Глядя, как граф подводит к ней очередного гостя, она возненавидела его еще больше не только потому, что он так уверен в себе, но и потому, что все, к чему он прикоснется, превращается в золото.

Глава 4

— Это был чудесный, чудесный вечер! — воскликнула Летти на следующее утро, с опозданием спустившись к завтраку.

Мариста чувствовала себя разбитой, но Летти выглядела оживленной и бодрой.

— Мне никогда еще не было так весело, — продолжала она, пока Мариста наливала ей кофе.

Ханна на кухне жарила яичницу.

— Представляю, каково сегодня Энтони. — никак не могла наговориться Летти. — Встать в пять утра, учитывая, во сколько мы вернулись вчера…

Мариста с радостью уехала бы пораньше, но она не хотела портить удовольствие сестре.

Кроме того, Энтони ушел куда-то to своей дамой и не возвращался довольно долго.

Мариста справедливо рассудила, что если она решит уезжать, будет неудобно посылать кого-то на его поиски.

Когда наконец Энтони вернулся в гостиную, в глазах его Мариста заметила необычный блеск.

Сейчас он особенно напомнил ей отца: в его внешности появился какой-то налет бесшабашности, которого раньше не было.

Возвращаясь домой в комфортабельном экипаже графа, Летти говорила без умолку.

Энтони молчал, и Маристе ничего не оставалось, как слушать восторги сестры.

Перед сном Летти поцеловала Маристу и промолвила:

— Теперь я понимаю, почему папенька так стремился в Лондон и почему для Энтони невыносимо торчать здесь без гроша в кармане.

Мариста приуныла: ведь именно от этого она старалась оградить Летти — от осознания того, что недостаток денег заключил их в тюрьму и держит гораздо надежнее, чем любые замки и цепи.

Ханна вошла с одним яйцом на тарелке.

— Это все, что есть! — фыркнула она, ставя тарелку перед Летти. — И когда вы позавтракаете, я буду очень благодарна, если вы уберете со стола. Я навожу порядок на кухне, и вы могли бы немного помочь.

Она исчезла, не дожидаясь ответа, а Летти расхохоталась.

— Можно подумать, Ханна злится, что ее не пригласили к графу!

— На самом деле, мне кажется, — ответила Мариста, — она беспокоится за тебя — как, впрочем, и я.

— Ты беспокоишься за меня? — переспросила Летти. — Ас чего тебе за меня беспокоиться?

— Я понимаю, ты великолепно провела время вчера, — спокойно произнесла Мариста, — но нужно смотреть правде в глаза: граф может уехать в любую минуту, и мы не увидим его еще два года, если не больше.

— Перестань каркать! — возмутилась Летти. — Пока никто никуда не уехал, и сегодня Перегрин попросил меня встретиться с ним.

Мариста подняла брови.

— Перегрин?

— Не будь ханжой! — бросила Летти. — Не ждешь же ты в самом деле, что я буду каждые пять минут говорить «милорд» ему, графу и еще десятку мужчин, с которыми познакомилась вчера вечером. Мы друг, для друга Перегрин и Летти, и мне кажется, я знаю его уже много лет.

— Он уедет вместе с графом, — напомнила Мариста.

Летти ничего не ответила.

Она лишь улыбнулась, но выражение ее глаз не понравилось Маристе.

Помолчав немного, она сказала умоляюще:

— Прошу тебя, Летти, будь же разумной. Ты знаешь, мы не можем позволить себе водить дружбу с людьми, с которыми познакомились вчера вечером, а граф настолько непредсказуем, что может хоть сегодня решить, что замок ему надоел, и уехать, оставив нас в тоске и одиночестве.

Летти рассмеялась.

— Я отлично понимаю, что ты пытаешься мне втолковать, и клянусь, я буду следить за своим сердцем. Так что перестань беспокоиться.

— Ничего не могу поделать с собой, — горько вздохнула Мариста.

— Вчера мне показалось, что графу было очень интересно с тобой разговаривать, — заметила Летти. — Попробуй поддержать в нем этот интерес, чтобы он остался в замке, и тогда мы по крайней мере сможем хорошо есть и веселиться за его счет.

— Без сомнения, его не интересую я сама по себе.

— Что ты имеешь в виду?

Мариста не ответила и стала молча убирать со стола.

Она думала о том, что если граф действительно намерен выследить контрабандистов, то в случае его успеха пострадают многие окрестные жители.

Как и ее отец, Мариста старалась закрывать глаза на дилетантские попытки ввоза контрабандных товаров, случавшиеся время от времени на территории поместья.

Однако ей было известно: с тех пор, как граф — или его поверенный — уволил почти всех, кто состоял на службе у прежнего владельца замка, молодые люди, которые не пошли в армию или не стали моряками, жили тем, что могли выручить контрабандой.

Их прибыль была не особенно высока, потому что они не имели связей с крупными контрабандистами в Райе или на Ромнейских болотах, но всегда находились люди с деньгами, готовые неплохо заплатить за бочонок хорошего бренди или французского кларета, которые нельзя было купить в гостиницах и трактирах.

Табак тоже был в цене, и Мариста делала вид, будто ничего не замечает, когда Энтони оставлял в спальне свою одежду, влажную от морской воды и пахнущую табаком.

Она любила брата и беспокоилась за него, но никогда не высказывала вслух своих подозрений.

Однако если граф, выполняя, как он говорил, поручение Адмиралтейства, вызовет к ним таможенные суда, возникнет тысяча новых опасностей.

«Я этого не вынесу, — думала Мариста. — И без того хватает неприятностей, и если они станут множиться, нам придется уехать».

Впрочем, она сама понимала, это всего лишь досужие рассуждения, ибо если граф разрешит им жить в Довкот-Хаусе бесплатно, они просто не смогут позволить себе никуда уехать.

Собрав посуду на поднос, она вышла из комнаты.

Летти озадаченно смотрела ей вслед, потом вскочила из-за стола и побежала наверх — изобретать наряд для свидания с Перегрином.

Едва она успела надеть платье, раньше принадлежавшее матери, и шляпку, которую наспех украсила лентами от другого платья, как послышался стук колес.