Его огромное здание стояло на берегу у главной гавани, и самая большая больничная палата была длиной в сто восемьдесят пять футов.
Капеллан объяснил Корделии, что в госпитале лечат больных и раненых всех рас, любых вероисповеданий, и лечат бесплатно. Не запрещалось помещать сюда и больных рабов.
— В прошлом, — продолжал свой рассказ капеллан, — все без исключения рыцари ухаживали за больными. Рыцари разных сообществ служили здесь по очереди.
— А теперь? — спросила Корделия. — Разве что-нибудь изменилось?
— А теперь за больными ухаживают только новички. Печальнее всего то, что раньше Великие Магистры раз в неделю посещали госпиталь и ухаживали за самыми тяжелыми больными, а нынче Великий Магистр появляется здесь лишь изредка, да и то только проходит быстро по палатам и спешит уйти отсюда.
Из дальнейшего рассказа капеллана Корделия узнала, что за последние десять лет в госпитале произошли большие изменения, включая закрытие многих отделений и отдельных палат.
Обычай подавать еду всем больным на серебряных блюдах, который вызывал удивление у посетителей в семнадцатом веке, не сохранился, и теперь этой привилегией пользовались только богатые больные.
И все-таки в госпитале все еще насчитывалось триста семьдесят кроватей с пологом и почти столько же коек для больных лихорадкой.
При госпитале была отдельная больница для женщин, рассчитанная на двести пятьдесят человек. Сюда же принимали подкидышей и незаконнорожденных. Этих младенцев затем отдавали приемным родителям, и воспитание их оплачивалось Орденом.
Наконец капеллан подвел Корделию к церкви Святого Иоанна — гордости Ордена.
Храм был построен в честь святого Иоанна Иерусалимского, и в нем хранилась самая почитаемая реликвия — мощи святого.
Суровый с виду храм, изначально воздвигнутый для монахов, со временем стал служить усыпальницей для прославленных и верно служивших богу рыцарей Ордена.
Корделия смотрела на мечи и шлемы древних воинов, на большой крест, пожалованный Жану де Ла-Валетту, на икону с изображением мадонны, принадлежавшую якобы святому Луке.
Ей казалось, что мужеством и идеализмом рыцарей, чей прах покоился под плитами с изображением гербов на щите, пропитан воздух храма.
Корделии вдруг показалось, что они и сейчас стоят рядом с ней, мужчины из разных стран, — старые и совсем молодые, посвятившие свои жизни служению богу и умершие с молитвой на губах.
Их великие идеалы продолжали жить спустя семь столетий, несмотря на гонения и поражения, выпавшие на долю рыцарей.
«За Христа и Святого Иоанна!»
Сквозь года доносился до нее их клич, вдохновлявший молодых и сильных, придававший мужество слабым, исцелявший больных!
«Молю тебя, боже, позаботься о Дэвиде, — приклонив колена перед алтарем, шептала Корделия. — Поддержи в нем крепость веры и преданность мечте. Не дай ему разувериться в своих силах!»
Лучи солнца проникали сквозь изумительной красоты витражи окон и освещали статуи святых у алтаря, и она почувствовала, будто благословение божье в этот момент сошло на нее.
Вера всегда занимала в жизни Корделии значительное место.
Ее мать была необыкновенно религиозна и приобщала ее к католической вере с малых лет.
Верить в бога для Корделии было так же естественно, как дышать, есть и спать; вера глубоко вошла в ее душу и сознание и вдохновляла ее так же, как и Дэвида.
Сейчас она молилась богу, проникнутая такой благодатью, которую не испытывала раньше.
Девушка хотела уже подняться с колен, но осталась на месте и снова обратилась с молитвой к господу:
— Даруй мне, господи, счастье найти любовь такую, о которой мне рассказывал Марк… Любовь чистую и верную.
В этот момент Корделия почувствовала, что в душе ее произошло что-то доброе и светлое, и это ощущение согрело и окрылило девушку.
Это трудно объяснимое состояние подсказывало ей, что сердце ее проснулось и душа готова для восприятия любви, а это означало, что она стала взрослой.
«Когда я полюблю, — подумала Корделия, — то все детское, что еще есть во мне, останется в прошлом, и я стану настоящей женщиной».
Охваченная столь заманчивой мыслью, она поднялась с колен. Улыбка играла на ее губах, глаза восторженно светились, отчего она выглядела прекрасной, как никогда.
Корделия надеялась увидеть Марка днем, но он прислал записку с извинениями и сообщил, что не сможет навестить ее, поскольку приглашен на обед во дворец Великого Магистра. Дэвид тоже не пришел, но она знала, что он обедал в госпиции своего землячества.
Она чувствовала себя всеми забытой, но, здраво рассуждая, понимала, что мужчины заняты своими делами и отныне ей предстоит полагаться на саму себя и научиться быть более независимой.
Однако одиночество дома отличалось от одиночества в чужой стране, в чужом доме, рядом с малознакомыми людьми.
Более внимательных и добродушных людей, чем граф и графиня Малдука, трудно было найти, но их интересы не занимали ее, их друзья были ей едва знакомы и представлялись девушке людьми отвлеченными. Порой она не знала, как поддержать разговор с графом и графиней, когда обычные темы истощались.
Корделию начали одолевать размышления о том, как долго стоило ей оставаться на Мальте.
Ее присутствие здесь имело в действительности мало значения для Дэвида, а возможность видеться с ним часто была сомнительна.
Корделия была уверена, что при первой возможности Дэвид напросится участвовать в «караване», а в его отсутствие страх и тревога за его безопасность будут возрастать в ней с каждым прошедшим в разлуке днем.
Как бы смешно это ни могло показаться, но девушка испытывала возмущение и обиду при мысли, что для брата она значила все меньше и меньше, и не сомневалась, что его отношение если и изменится, то только в худшую сторону, независимо от того, останется она на Мальте или покинет ее.
Только теперь Корделия ясно осознала, что, с его точки зрения, для нее будет лучше, если она выйдет замуж еще до того, как он начнет подготовку к вступлению в ряды рыцарей и, уж конечно, до принятия обета.
Но, вспомнив о двух мужчинах, предлагавших ей вступить с ними в брак, девушка пришла к выводу, что любые несчастья, уготованные ей судьбой, она лучше выстрадает в одиночестве, чем будучи связанной брачными узами с нелюбимым мужем.
Особенно таким, как герцог ди Белина, хотя оба претендента на ее руку вызывали у нее страх и отвращение.
Корделию заботило, что никогда она не сможет подобающим образом выразить свою благодарность Марку, в последнюю минуту спасшему ее от приставаний омерзительного герцога.
При воспоминании об этой сцене в беседке она содрогнулась, представив, как жадными руками он прижимал ее к себе, влажными губами тянулся к ее губам, глядя горящими, безумными глазами, до смерти напугавшими ее.