Потом вскочил на ноги и бросился за ней, и уже выбегая на палубу, услышал крик: «Человек за бортом!»

Матросы бежали на ту сторону корабля, откуда Катерина бросилась в море.

Герцог взглянул на ее серебряное платье, колышущееся на волнах, на ее белое и мокрое лицо, ее рот, ловящий воздух, и понял, что девушка не умеет плавать.

Он скинул сюртук и прыгнул в воду. Герцог доплыл до Катерины и успел схватить ее в тот самый момент, когда девушка в третий раз показалась на поверхности и больше не задыхалась, не кашляла, а была почти без сознания.

Поддерживая ее одной рукой, герцог поплыл к кораблю. Матросы спустили веревочную лестницу, и так как Катерина совсем не могла двигаться, боцман принял ее у герцога, и вдвоем они кое-как подняли девушку на палубу.

— Поверните ее лицом вниз, — приказал герцог, перелезая через перила.

Катерина лежала в луже воды, ее золотые волосы разметались по плечам, платье намокло и обвисло.

Герцог встал на колени рядом с ней и увидел, что вода сочится из ее рта, и она снова в сознании.

Подняв девушку на руки, он понес ее вниз по трапу в освобожденную Одеттой каюту.

— Бренди! — бросил герцог идущему следом Хедли, и когда тот побежал выполнять приказ, поставил Катерину на ноги.

«Она похожа, — подумал герцог, — на мокрого щенка, который попал под дождь».

Ее волосы прилипли к щекам, лицо было бледным, а руки безвольно висели. Девушка моргала, и на концах ее длинных ресниц дрожали капельки воды.

Герцог стоял рядом с ней, удерживая ее за плечи, пока Хедли не вбежал в каюту с бокалом бренди в руке.

Герцог взял у него бокал и поднес к Катерининым губам.

— Пейте медленно, — сказал он. Девушка нерешительно сделала глоток и содрогнулась, когда огненная жидкость обожгла ей горло.

— Еще немного! — скомандовал герцог, и Катерина через силу глотнула.

— Я… я сожалею, — выговорила она наконец.

— Сейчас вы снимете эту мокрую одежду, и быстро, — велел герцог. — Потом поедите.

Хедли положил несколько банных полотенец на край кровати и, не дожидаясь приказа, вышел из каюты.

— Вы слышали, что я сказал, Катерина? — спросил герцог. — Бы немедленно переоденетесь. Я не хочу, чтобы вы заболели.

— Почему вы… не дали мне… утонуть? — прошептала девушка. — Я… не боюсь… умереть.

— Ради Бога, не говорите чепухи! — вспылил герцог.

— Если вы… отвезете меня… назад, я… убью себя.

При этих словах Катерина подняла глаза на герцога, и он удивился, откуда в таком маленьком и хрупком создании взялась такая решимость.

Не дождавшись ответа, девушка сказала:

— Я… не шучу!

— Черт побери! — воскликнул герцог. — Любая взбалмошная женщина запросто может довести мужчину до пьянства, и вы не исключение!

— Вы… позволите мне… остаться… с вами? — еле слышно спросила Катерина.

— Мы поговорим об этом, когда вы переоденетесь. А сейчас поторопитесь! Если я чего действительно не люблю, так это нянчиться с больной женщиной.

Девушка все еще смотрела на него, и герцог увидел проблеск надежды в ее тревожных глазах. Было в ней что-то крайне трогательное, и герцог сдался.

— Я не поверну яхту, пока мы не обсудим этот вопрос. Вы это хотите услышать?

Катерина просияла.

— Спасибо… спасибо вам, — прошептала она.

Герцог убрал руку с ее плеч.

— Я ничего не обещаю, но мы поговорим, прежде чем я поверну назад. А пока делайте, что я сказал. Выбирайтесь из этих мокрых юбок.

Глава 4

Катерина медленно вошла в салон и на мгновение остановилась в дверях, глядя на герцога, который ждал ее на диване у стены.

Герцог встал и, когда девушка приблизилась, понял по выражению ее глаз, что она испугана.

Катерина надела одно из выброшенных платьев Одетты — из голубого муслина, с белой кружевной косынкой на плечах по моде, введенной миссис Фитцгерберт, и с широким белым поясом, подчеркивающим тоненькую талию девушки.

Платье было великовато ей, и поэтому она казалась в нем более хрупкой и незрелой, чем в своем собственном платье.

Ее волосы, еще немного влажные от морской воды, блестели словно золотая канитель в солнечных лучах, бьющих в иллюминатор.

Катерина подошла к герцогу.

— Не хотите ли сесть? — спросил он.

Девушка послушно села на край стула, стоящего перед диваном. Ее пальцы сцепились — движение, которое герцог запомнил с того раза, когда они беседовали на площади Святого Марка.

— Я думал о ситуации, которую вы создали, Катерина, и прежде чем мы обсудим что-либо еще, я хочу услышать правду: почему вы спрятались на моей яхте, и почему вашему деду было трудно устроить ваше замужество.

Герцог помолчал, и его глаза смотрели холодно, когда он добавил:

— Я хочу услышать правду — истинную правду!

По натуре герцог не был жесток, но мог стать очень безжалостным, когда ему в чем-то перечили.

Он был исключительно умен и пользовался большим влиянием в палате лордов. Его талант государственного деятеля признавался как премьер-министром, так и большинством его собратьев-пэров.

Хотя герцог охотно наслаждался слабым полом — о его бесчисленных романах ходила масса сплетен, — его политический облик был незапятнан, и герцог намеревался и дальше сохранять его таким.

Поэтому он решил, пока ждал Катерину, что отнюдь не собирается ввязываться в скандал, к которому не имеет никакого отношения, но который может иметь далеко идущие последствия для его карьеры, если подумают, что герцог похитил внучку дожа.

Ему было жаль Катерину.

Герцог видел, как она красива, и, довольно странно, поймал себя на том, что не может забыть сладость ее губ, когда, поддавшись порыву, поцеловал ее той ночью у канала.

Но это, сказал себе англичанин, недостаточная причина, чтобы впутываться в ее личные дела.

Он по-прежнему с трудом мог поверить, что у девушки хватило смелости, а скорее даже ума, спрятаться на его яхте.

Мало того, она принесла с собой сокровище, которое вошло в историю Венеции и почиталось веками.

Герцог подумал, что будь он человеком здравомыслящим, он повернул бы назад без дальнейших церемоний.

Если бы Катерина устроила истерику или попыталась снова броситься за борт, он запер бы ее в каюте до тех пор, пока не передал бы беглянку ее деду.

Но вместе с тем герцог понимал, что их возвращение в Венецию может вызвать неудобные осложнения.