Заметив нерешительное выражение ее глаз, маркиз более доброжелательно сказал:
— Так я вас слушаю, продолжайте!
— Вы могли бы… сесть? — спросила Неома. — Когда вы… вот так возвышаетесь надо мной, как стена… я теряю дар речи и… боюсь еще больше…
— Значит, вы боитесь! — заметил маркиз. — Наверное, это ваша первая противозаконная выходка?
— Конечно, да! Неужели вы можете подумать, что я способна… на преступление? — сердито сказала Неома, но сразу замолчала. Затем уже более спокойным тоном добавила:
— Пожалуйста… позвольте мне… все рассказать вам… а потом уж судите меня… если посчитаете мои действия ужасными.
Маркиз ничего не сказал. Тогда Неома быстро добавила:
— Чарльз и Перегрин — друзья с детства. Будучи детьми, они играли «в богачей». В тот злополучный вечер в Уайтсе они играли друг с другом в пикет. И чтобы никто не смеялся над тем, что они играют просто так, Чарльз и Перегрин делали вид, что играют на деньги. Если кто-то проигрывал, то писал другому, якобы выигравшему, фиктивные долговые расписки.
Посмотрев на маркиза, Неома поняла, что он догадывается о том, что она сейчас скажет.
— Когда вы выиграли шесть тысяч фунтов у Чарльза, — сказала она, — две тысячи фунтов из той суммы, что он заплатил вам, были как раз отмечены в фиктивной долговой расписке, которую Чарльзу написал Перегрин.
Неома замолчала, тогда маркиз спросил:
— Вы хотите сказать, что Стандиш не может выполнить своих обязательств?
— Конечно, не может! — ответила Неома. — В данный момент у него нет даже двадцати фунтов, не то чтобы двух тысяч. Однако он все время твердит, что это долг чести, и он обязан заплатить вам деньги, и должен это сделать… через три дня!
Голос Неомы задрожал, она готова была заплакать.
— На что же он рассчитывает, если не выполнит своих обязательств? — тихо спросил маркиз.
— Вы прекрасно знаете, на что он может рассчитывать! — воскликнула Неома. — Либо он отправится во Флит, либо его исключат… из клуба… и закроют перед ним все двери.
Сложив руки вместе, как будто собираясь молиться, она произнесла:
— Пожалуйста… пожалуйста, будьте добросердечнее. Что же он тогда будет делать?
— Это так важно для вас? — неожиданно спросил маркиз.
— Для меня это более чем важно! Если можно так сказать… это для меня — все! — Неома чуть было не добавила: «Потому что он мой брат», но вспомнила предостережение Чарльза: никто не должен знать, что Перегрин привозил с собой в Сит сестру. Поэтому она дала такое объяснение:
— Перегрин был очень добр ко мне. Я хотела помочь ему и думала, что если украду долговую расписку, то, возможно, вы и не заметите ее исчезновения.
— А я и не заметил бы, потому что подобными вопросами занимается мой человек в Лондоне. Вот они разбирается со всякого рода «долгами чести».
Изумленно посмотрев на него, Неома сказала:
— Значит… здесь нет расписки?
— Конечно же, нет, — ответил маркиз. — Когда я играю, мой ревизор отслеживает все, в том числе «долги чести», как вы их изволили назвать.
Этого и следовало ожидать! Как Перегрин с Чарльзом не подумали о такой возможности, прежде чем затеяли подобный план?
Маркиз пристально смотрел на девушку. Спустя мгновение Неома спросила:
— И… что же вы теперь сделаете?
— Как раз об этом я себя и спрашиваю, — ответил маркиз.
— А почему… почему вы возвратились?
— Потому что узнал от Стандиша, что вы уезжаете вечером. Вот и подумал, почему бы нам вместе не пообедать.
Слова маркиза удивили Неому.
— Я также подумал, что, очевидно, для вас это последняя возможность посмотреть всех моих лошадей. Ведь вы увидели лишь некоторых.
— Да, мне очень хотелось бы этого, — пробормотала Неома, — однако этой возможности у меня более никогда не будет.
В этот момент ей вспомнились все прекрасные минуты, проведенные в Сите, особенно их поездки с маркизом на лошадях и то, как бережно маркиз поддерживал ее, помогая взобраться на лошадь.
— Можете представить, как я был изумлен, когда по возвращении застал вас не за чтением Джона Донна, как ожидал, а бесцеремонно копающейся в моем личном письменном столе.
— Я… я уже пыталась… объяснить вам, почему… это делала, — потерянным голосом ответила Неома.
Вдруг, не отдавая отчета в своих действиях, Неома встала на колени перед маркизом:
— Пожалуйста… пожалуйста, не требуйте выплаты Перегрином долга… в две тысячи фунтов. Единственное, что у него есть, это дом… в деревне. Пока он не нашел покупателя на него, да и вряд ли дом будет стоить этих денег… но Перегрин даст вам документ на право владения домом. Если он, правда, сделает это, у него ничего более не останется, кроме одежды.
Сейчас у маркиза было такое высокомерное выражение лица, что Неома полностью согласилась с Аврил, которая называла его надменным эгоистом, неспособным понять переживания других людей.
— Пожалуйста… имейте сострадание, ведь… вы тоже пережили разочарование в жизни.
— Кто вам это сказал? — перебил ее маркиз.
— Я узнала об этом, когда читала Джона Донна и увидела там фразы, подчеркнутые вами.
— Если я и подчеркивал их, — хладнокровно сказал маркиз, — это было очень давно и сейчас ничего не значит.
— Пусть в молодости, но все-таки вы подчеркнули их. Может быть, вам стоит задуматься над тем, что Перегрин очень молод. Ему лишь девятнадцать лет.
— Значит, он так же молод, как я тогда — воскликнул маркиз.
— Да, это так! А в молодости человек может совершать ошибки, о которых потом очень сожалеет. После короткого молчания маркиз тихо сказал:
— Как я понял, на самом деле деньги мне должен не Стандиш, а Чарльз Уоддездон?
— Но Чарльз также не в состоянии вам заплатить.
— Мне кажется, этим двум молодым людям надо было бы заняться чем-нибудь серьезным. Они играют с огнем.
— Я тоже так думаю, — сказала Неома, — однако… Неома вовремя остановилась. Она чуть было опять не проговорилась, что Перегрин ее брат и что он не смог поехать учиться в Оксфорд из-за недостатка денежных средств. Вместо этого она произнесла:
— Что бы вы ни думали о них… пожалуйста, будьте снисходительны!
Маркиз внимательно и как-то странно оглядел ее. Неома продолжала стоять на коленях.
— У меня есть к вам одно предложение. Я хочу, чтобы вы серьезно к нему отнеслись.
— Да, хорошо, — нервно ответила Неома, не представляя, что он может предложить.
— Думаю, что вы уже наслышаны о моей репутации человека сурового и безжалостного, неспособного делать добрые дела.