Собственно, резидент разведки и не обязан был заниматься разбором личных дел Семена Бетельмана. Лишь Дронго понимал, как важно, чтобы именно Бетельман добрался до Лондона живым и невредимым.
Любарскому, конечно, не особенно верили, ведь он представлял собой так называемую линию ЭМ (сектор эмигрантов в резидентуре разведки). Каждый резидент КГБ имел различные секторы, составлявшие в итоге главные направления его работы.
Сектор Х считался направлением научно-технической разведки.
Сектор ПР включал в себя политическую и военно-стратегическую разведки.
Сектор КР — внешнюю контрразведку и безопасность.
Сектор ИБ — компьютерная разведка. Среди этих секторов направление ЭМ (эмигранты) считалось наименее важным, и на него часто не обращали должного внимания в отличие, скажем, от резидентов МОССАДа, всегда помнивших, что это направление одно из самых главных.
Дронго посмотрел на оружие. — Что это за пистолет? — зло поинтересовался он. — Из него, наверное, стрелял еще ваш дедушка. Это был кольт «бэнкерс».
— Почему? — обиделся Любарский. — Я с трудом нашел этот пистолет. А что касается моего дедушки, то он ни в кого не стрелял. Его сожгли в Освенциме вместе с моей бабушкой в 1943 году. Мне тогда было всего тринадцать лет.
— Простите, я не хотел вас обидеть.
— Ничего. Просто я действительно с трудом достал и это оружие.
— Оно не зарегистрировано в США?
— За кого вы меня держите? Разумеется, нет.
— Это уже лучше. Где живет ваш герой детективных романов?
— На Парк-авеню, дом 174. Хотите, я вас отвезу?
— Откуда у него деньги на покупку дома?
— Он получил его в наследство от своей двоюродной тетки. Прекрасная была женщина.
— Какой у вас адрес?
— Зачем вам мой адрес? — испугался Любарский.
— Где вы живете? — терпеливо переспросил Дронго.
— В Бруклине, конечно. Оушн-авеню, 1430. Это в конце проспекта. Отсюда минут пять езды.
— Поезжайте домой и постарайтесь в ближайшие три-четыре часа быть постоянно на людях. Сейчас половина седьмого утра. Ваш налетчик, наверное, еще спит. Вы можете описать его квартиру?
— Я принес план его дома, — достал бумагу Любарский.
— Откуда у вас план? — подозрительно спросил Дронго.
— Боже мой, — вздохнул старичок, — вы забыли, где вы находитесь. Это же Бруклин — столица евреев всего мира. Вы думали, столица в Тель-Авиве? Она здесь, в Бруклине. Здесь все друг друга знают. Достать план любого дома можно через квартирного маклера. В этом нет ничего необычного. Мы привыкли доверять друг другу. Один еврей никогда не подведет другого еврея, если, конечно, это не Лева Когановский.
«Господи, это действительно какой-то фарс», — с ужасом подумал Дронго.
— Хорошо, — громко сказал он, — сегодня днем я встречусь с вашим Бетельманом. Он ведь будет обедать в кафе «Наргиз»?
— Да, на Брайтон-Бич. Он всегда там обедает. Это его любимое место. Он же старый бакинец. А там, в Баку, говорят, было подобное кафе, названное так в честь красивой женщины.
— Билет на Лондон у него на завтра? — прервал многословного связного Дронго.
— Да, я проверял. Ему привезли два билета, для него и супруги, еще неделю назад.
— Очень хорошо. Теперь я выйду, а вы езжайте домой. И, как договорились, весь день старайтесь быть на людях. Так вы обеспечите себе абсолютное алиби.
— Мне больше ничего не нужно делать?
— Ничего. Резиденту передайте, что у меня все нормально. Скажите, что я вылетаю через четыре дня. Впрочем, они и так знают об этом?
— Хорошо. До свидания. Я очень хочу пожелать вам удачи, но Бог запрещает мне это делать. Конечно, Когановский плохой человек, но только Бог вправе судить, что хорошо, а что плохо.
— Вы верите в Бога? — спросил Дронго.
— Разумеется, как всякий еврей.
— А я думал, скорее, в дьявола.
— О чем вы говорите, — испугался Любарский, взмахнув руками, — как вам не стыдно?
— Мне не стыдно, потому что, если я не вмешаюсь, Семен Бетельман может вообще не попасть в Англию. Ваш Лева его просто прирежет. Это, кстати, практикуется здесь, в Бруклине, столице евреев всего мира, и тогда даже небесные ангелы не слетятся помочь несчастному человеку.
— Господи, как вы можете? — почти жалобно пролепетал Любарский.
— Могу. И знаете, почему? Я верю в Апокалипсис, который грядет. Мы погрязли в грехах, Любарский, разве это не так? Все мы ненавидим друг друга, евреев, негров, «латинос», китайцев, коммунистов, фашистов, анархистов, арабов — какая разница, кого и за что. Вот сейчас даже евреи вымогают деньги у собратьев по вере. Близится конец света, мой верующий друг. И нам уже не спастись. Все перемешалось в этом мире. Знаете, какие три самых загадочных парадокса наших дней? Русские борются за трезвость, немцы — за мир, а евреи воюют. Мир состоит из нелепых парадоксов.
— Как вам не стыдно, — снова вздохнул Любарский, — так говорить о других нациях? Вы же не расист?
— Я не сказал ничего обидного. Кстати, рассказавший мне эту притчу был русский разведчик. Что касается немцев, то в прошлом году убили одного из моих лучших друзей. Правда, по матери он был фламандец, а по отцу немец. Я думаю, что и вы не считаете всех немцев потомками тех, кто сжег ваших близких в Освенциме. Что касается евреев, то сегодня я приехал сюда, чтобы спасти вашего знакомого еврея. Разве этого мало? Просто мир действительно сошел с ума. Утром я слушал радио. Билл Клинтон объявил, что в заседаниях Кабинета министров будет принимать участие его жена Хиллари, лучше разбирающаяся в некоторых вопросах, чем он сам. Несчастные американцы, оказывается, выбрали в президенты сразу обоих супругов. Вы не находите, что это много для одной страны, пусть даже такой великой?
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Постарайтесь не забыть моих советов. Весь день будьте на виду. Прощайте.
— Мы больше не увидимся?
— Не знаю. Если мне что-нибудь понадобится, я позвоню. За оружие не беспокойтесь. Его не найдут.
Он вышел из автомобиля, осторожно прикрывая дверцу. Любарский тронул машину с места. Проехав метров пятьдесят, вдруг дал обратный газ. Открыл дверцу и быстро проговорил:
— И все-таки вы не правы. Мир будет существовать всегда. Просто войны — это порождение человеческих недостатков.