— У меня на этот счет большие сомнения, — заметила миссис Вандерфельд, и ее сын расхохотался.

— Мама, если бы тебя сейчас услышал Харви, его хватил бы удар! Он всю свою предвыборную кампанию проводит под девизом чистоты и требует, чтобы мы тоже стали святошами!

— Вот уж кем бы я не хотела быть, — решительно сказала миссис Вандерфельд. — Харви ведет себя как старуха — да он всегда таким был! И все-таки мне страшно хочется увидеть его в Белом доме!

— Мне тоже, — согласился Уинстон, — он был бы просто счастлив, да он и смотрится гораздо лучше, чем Теодор Рузвельт!

— А что тут удивительного? — прервала его миссис Вандерфельд. — И потом, мне кажется, ты смотрелся бы в президентском кресле ничуть не хуже…

Уинстон в притворном ужасе поднял руки.

— Ты что, забыла 6 моей славе повесы?

— А может, пора подумать о том, чтобы остепениться? — возразила миссис Вандерфельд. — Ты достаточно поразвлекся за последние несколько лет, и я нисколько не осуждаю тебя за это. Но я бы хотела еще успеть увидеть твоего сына.

Уинстон засмеялся.

— Мама, ты совершенно права, но не можешь же ты в твои годы всерьез думать о смерти, хотя иногда и пытаешься пугать нас — как, к примеру, месяц тому назад. Ведь всем известно — ты унаследовала боевой дух от своих древних предков и запросто проживешь лет до ста.

— Да, я могла бы это сделать, но разве что вам на зло, — усмехнулась миссис Вандерфельд. — Пока я жива, я могу держать семью в своих руках, по крайней мере там, где это касается не тебя.

— А я, значит, исключение?

— Ты всегда был упрямым, непослушным ребенком, но если нужно, умел подластиться и добиться своего, даже когда был совсем маленький.

— Мне всегда нравилось все, что связано с тобой, мама, — сказал Уинстон. — Я, наверное, потому и не женился, что пока еще не встретил женщину, хоть вполовину такую же интересную, остроумную и привлекательную, как ты.

— Ну ты скажешь! — воскликнула миссис Вандерфельд. — Теперь-то я совершенно уверена, что ты от меня что-то скрываешь, иначе ты бы так не старался польстить мне. — Она смотрела на своего сына, и глаза ее искрились так же, как и у него. — Поступай как знаешь, — продолжала она, — а потом, когда возвратишься, расскажешь мне все как было. Даже я, старуха, заражаюсь твоим молодым азартом, когда слушаю все эти любовные истории.

— Для разнообразия — вдобавок к твоим собственным, мама? — лукаво спросил Уинстон, и миссис Вандерфельд снова рассмеялась.

Она нежно поцеловала сына на прощание.

— Береги себя, мой дорогой, — мягко сказала она. — После смерти Элвина ты у меня теперь младшенький, и я буду думать о тебе и молиться о твоем возвращении.

— Я вернусь, мама, — ответил Уинстон, — и постараюсь сделать это как можно скорее.

— И запомни, что я тебе сказала, — хочу увидеть твоего сына! — со слезами в голосе прокричала она ему вдогонку, когда он уже взялся за ручку двери.

— У тебя и так достаточно мужчин, которые тебя любят, — ответил ей Уинстон, отчего оба они весело рассмеялись, и закрыл за собой дверь ее спальни.

Просматривая список трехсот тридцати двух пассажиров первого класса, Уинстон нашел фамилию, которая привлекла его внимание. Граф и графиня Гленкерн занимали каюту на палубе «Б».

С графом он познакомился несколько лет назад. Это был пожилой пэр, когда-то выдающийся мастер псовой охоты. Будучи уже в возрасте — за семьдесят, — он сломал ногу и с тех пор большую часть времени проводил в инвалидной коляске.

За несколько лет до этого несчастья он вторично женился на очень привлекательной кареглазой француженке.

Ее парижская жизнь представляла собой довольно пеструю картину, но своим вступлением в английскую знать она утерла нос всем, кто осуждал ее за прежнее легкомыслие.

Уинстон познакомился с графиней Гленкерн полгода назад, когда она обедала с его сестрой в великолепном герцогском доме близ Оксфорда. За столом он сидел рядом с ней, и она заигрывала с ним так тонко, что он сразу понял, что они оба — великие мастера этого древнего искусства.

Уинстон Вандерфельд опустил список пассажиров — на губах его играла довольная, слегка циничная усмешка.

Путешествие обещало быть не таким скучным, как он предполагал.

Глава 3

Марине казалось, что сердце ее уже перестало биться.

Она почти физически ощущала, как безвозвратно тают дни, часы и минуты ее жизни, но, понимая, что перед смертью ей необходимо сделать что-то особенное, важное, она не представляла себе, с чего начать.

Воля ее как бы растворилась в этом ожидании конца, и сейчас — больше чем когда-либо в ее прежней жизни — ей нужен был человек, который взял бы все в свои руки и только указывал бы ей, что делать.

И она могла лишь с угасающей надеждой ждать ответа Элвина на свою телеграмму. А вдруг он так болен, что не сможет ответить на ее крик о помощи?

Эта мысль совершенно выводила ее из равновесия, и тогда она брала его письма и читала их, особенно последнее, которое она получила уже из Америки.

Он писал ей, как обрадовалась мама его возвращению, а также о том, что перенес путешествие намного лучше, чем ожидал.

«Думаю, это морской воздух помог мне, — писал Элвин. — Он навевал мне мысли о вас, а пасмурный день напоминал о ваших глазах».

Но письма его были такие короткие, — наверное, у него просто не хватало сил, чтобы написать ей побольше.

И все же он утверждал, что ему лучше. Это уже само по себе внушало надежду, но она и так была уверена, что Элвин жив, — будь что неладно, он дал бы знать о себе другим способом…

Вернувшись в Лондон, она сразу почувствовала жуткое одиночество и попыталась вспомнить все, о чем он ей говорил.

— Как же ты можешь быть одна, если вокруг тебя — жизнь! — говорил он ей.

Гуляя по улицам и убеждая себя, как много должны значить для нее эти слова, когда вокруг — никого и ей не к кому обратиться в своем одиночестве, Марина зашла однажды в Гайд-парк.

Она почувствовала облегчение, что вырвалась наконец из своей маленькой тюрьмы — этого пустого мрачного дома, а свежий резкий ветер сразу напомнил ей живительный воздух Швейцарии.

Марина брела по зеленой траве и незаметно вышла на берег Серпентина [4] , и, хотя день был до этого пасмурный, вдруг проглянуло солнце, и она присела на скамейку возле воды.

Глянув вокруг, она нечаянно увидела, что вовсю цветут бледно-желтые нарциссы, и красные тюльпаны стоят на своих грядках, как гвардейцы.

Все это время Марина была погружена в себя, как в густой туман, и, гуляя по парку, не видела и не осознавала ничего, кроме ужаса перед будущим, а в голове крутилась одна неотвязная мысль: «Как найти работу? »