— Ты не боишься, потому что уверен в себе и совершенно точно знаешь, что ты найдешь там… после смерти, — ответила Марина. — А я ни в чем не уверена и только… хочу верить, да и то пока ты со мной, если же тебя не будет, я тут же потеряю даже эту слабую веру.
Он улыбнулся ей как ребенку:
— Когда тебе придет время умирать — а оно еще долго, очень долго не наступит, — позови меня, и я приду к тебе.
Марина широко открыла глаза.
— Ты имеешь в виду… — начала она.
— Да, где бы я ни был, что бы ни делал — позови меня, и я услышу тебя. — Он взял ее руки в свои. — Давай заключим с тобой договор. Когда я буду умирать, я позову тебя, а потом, когда умирать будешь ты, — ты позовешь меня.
— Но ведь совсем не обязательно, что я переживу тебя, — ответила Марина. — Я могу свалиться со скалы или попасть в железнодорожную катастрофу.
— И если это случится, — печально сказал он, — позови меня, и я приду.
— Ты обещаешь?
— Да, обещаю! — ответил он. — Но и ты должна прийти ко мне. — Он на мгновение сжал ее пальцы. — Не знаю больше никого, с кем бы я хотел быть вместе, когда моя душа унесется на крыльях.
Он произнес эти слова как-то по-особому, и Марина поняла, что это был не только комплимент, но и объяснение в любви.
Она была совсем неопытна в том, что касалось отношений с мужчинами — за всю свою жизнь она была знакома лишь с несколькими из них, — но ей хватало женского чутья, чтобы заметить, как вспыхивает при ее появлении его тонкое лицо и как красноречив его взгляд.
Если бы не изнурительная болезнь, вызывающая у него мучительные приступы кашля и удушья, он был бы очень красив.
Но болезнь буквально съедала его, и Марина знала, что надежды на выздоровление нет, хотя ему было всего двадцать пять лет.
Лежа ночью без сна, Марина размышляла, что они наверняка полюбили бы друг друга, если бы встретились до его болезни.
Она любила его и сейчас, но только как брата.
Ей нравилось быть рядом с ним, разговаривать, но из-за его страданий она не могла представить себе, что это тот, которому она готова отдать свое сердце.
Но когда однажды Элвин сказал ей, что возвращается в Америку, она почувствовала, как велика будет ее утрата.
— Но почему? Почему? — огорчилась она.
— Я хочу повидать маму, — ответил он. — Она болеет, а я у нее самый младший и, наверное, нужен ей сейчас больше, чем мои братья.
— А сколько у тебя братьев?
— Трое. Они очень умные, но все заняты своей карьерой, своими семьями. У нас есть еще замужняя сестра. А меня мама все еще считает ребенком, и поэтому я должен быть рядом с ней.
— А тебе не вредно путешествовать?
— Разве это сейчас так важно? — ответил Элвин, улыбаясь одной из своих загадочных улыбок.
— Для меня важно! — воскликнула Марина. — Элвин, ведь мне будет так тебя не хватать! Ужасно, если я останусь здесь без тебя! — Помолчав, она добавила: — Пока ты не появился, я еще могла выдерживать здешнюю жизнь, хотя иногда оставалась единственным здоровым человеком во всем санатории. Но теперь, когда мы так много пробыли вместе, я просто не представляю, чем смогу заполнить дни без наших с тобой встреч и разговоров.
— Но я ведь уже говорил тебе, что мы никогда не бываем одни, — ответил Элвин. — И когда ты сидишь в парке или на скамейке в соснах, где мы с тобой впервые встретились, представь себе, что я рядом, потому что я и в самом деле всегда рядом. Я буду думать о тебе, и все, чем я смогу помочь и поддержать тебя, о чем бы ты ни попросила, дойдет до тебя из Америки или из любой другой части этого или иного света, где бы я в тот момент ни находился.
— Ты и в самом деле думаешь, что с помощью мыслей можешь общаться с людьми?
— Я совершенно в этом уверен. Мысль — это самый мощный инструмент общения. Мысль движется быстрее, чем что-либо изобретенное человеком, и она может дать нам все, что мы пожелаем, если мы очень сильно этого захотим.
— Я буду думать о тебе, — пообещала Марина.
— Ты только верь, что я рядом с тобой, — повторил он, — и я буду!
Но когда он действительно уехал и его домик, в котором они так часто бывали вместе, опустел, сделать это было не так-то просто.
Марина послушно думала о нем, сидя в парке или на той скамейке в соснах, к которой она приходила иногда по два раза в день.
А через две недели, когда ее матери стало совсем плохо и стало ясно, что конец близок, Марина уже не могла думать ни о чем другом. Ее отчаяние, слезы, которые она проливала каждую ночь, долгое и одинокое путешествие домой, пустой дом, куда ей пришлось возвратиться, — все это сделало просто невозможным мысленное общение с Элвином, на которое она раньше возлагала такие надежды.
Но письма от него были ей просто необходимы, и она нетерпеливо ждала почты и бывала разочарована, если от него долго ничего не было.
Он написал ей первое письмо еще в санатории, и она получила его сразу же после отъезда Элвина.
Письмо было не очень длинное, потому что ему было трудно писать, а она знала — он собирал свои последние силы для долгого путешествия домой.
Он благодарил ее за дружбу, которая так много для него значила, за то счастье, которое им пришлось испытать вместе, и заканчивал словами:
«Не забывай, что я буду всегда думать о тебе, Марина, что я рядом с тобой, и если ты захочешь — тебе достаточно позвать меня, и я тотчас явлюсь к тебе. Может быть, я вернусь в санаторий, если мама отпустит меня, и мы опять будем вместе. Ты для меня значила гораздо больше, чем я могу выразить словами. Господь благослови и храни тебя».
Следующее письмо было совсем коротким — несколько строк, неразборчиво нацарапанных на ходу поезда. Затем было еще несколько — они пришли уже из Нью-Йорка.
Он писал Марине, что мать страшно обрадовалась ему и что сам он счастлив доставить ей радость своим присутствием.
Письма Элвина придавали ей мужества, хотя каждый день жизни в пустом доме в Лондоне усиливал ее чувство беспомощности и одиночества.
Чтобы отвлечься, Марина занялась уборкой дома — он казался ей таким грязным и запущенным после отъезда жильцов. Она была даже рада, что мама уже не увидит, в каком плачевном состоянии находятся вещи, которыми она так дорожила, во что превратились за год занавески, ковры и диванные подушки.
Марина начала уже подумывать, не пригласить ли ей квартирантку, чтобы не было так одиноко. Вполне можно сдать мамину спальню и даже гостиную. А может, взять даже двух жильцов, а она спала бы в кабинетике позади гостиной?
Каждый раз, выписывая чек на квартирную плату или на еду и видя, как мало денег остается на ее счете в банке, она понимала, что мешкать уже нельзя — необходимо что-то срочно предпринимать.