— Но это не все, что остается от цивилизаций, — возразил Коростель. — В наши дни археологи не меньше интересуются гнилыми костями, старыми кирпичами и окаменевшим дерьмом. А иногда и больше. Они считают, что смысл бытия определяется и этими вещами.
Джимми хотел было спросить: «Почему ты вечно меня опускаешь?» — но испугался возможных ответов, в том числе: «Потому что это так просто». Вместо этого он сказал:
— А что ты имеешь против?
— Против чего? Окаменелого дерьма?
— Искусства.
— Ничего, — лениво ответил Коростель. — Люди могут развлекаться, как им нравится. Если они хотят публично с собой забавляться, дрочить на каракули, марать бумагу и музицировать, кто я такой, чтобы им мешать. Так или иначе, это служит биологической цели.
— Например? — Джимми знал: важнее всего держать себя в руках. Эти споры — игра: если Джимми вспылил, Коростель выиграл.
— В брачный сезон самец лягушки производит как можно больше шума, — сказал Коростель. — Самки выбирают самца, у которого голос громче и глубже — подразумевается, что такой голос бывает у самых сильных самцов с хорошими генами. А маленькие самцы — это установленный факт — поняли, что если залезть в пустую трубу, она сработает как усилитель, и самец покажется самкам гораздо крупнее, чем на самом деле.
— И что?
— Вот зачем художнику искусство. Пустая труба. Усилитель. Способ трахнуться.
— Твоя аналогия вряд ли уместна, если говорить о художницах, — сказал Джимми. — Им это нужно не для того, чтобы трахнуться. Они не получают биологических преимуществ, увеличивая себя, потому что человеческого самца такое увеличение скорее отпугнет. Мужчины — не лягушки, им не нужны самки в десять раз крупнее их самих.
— Художницы — это биологический нонсенс, — сказал Коростель. — Я думаю, ты это уже понял. — Удар ниже пояса, намек на нынешний запутанный роман Джимми с поэтессой, брюнеткой, которая называла себя Морганой и отказывалась сообщать ему свое настоящее имя. Сейчас она отбыла на двадцативосьмидневное сексуальное воздержание в честь Великой Богини Луны Остары, покровительницы сои и кроликов. Академия Марты Грэм была прибежищем для таких женщин. Однако зря Джимми рассказал про этот роман Коростелю.
Бедная Моргана, думает Снежный человек. Интересно, что с ней сталось. Никогда она не узнает, как была мне полезна — она и ее болтовня. Детям Коростеля он двинул ее околесицу как космогонию и слегка презирает себя. Но они вроде счастливы.
Снежный человек прислоняется к дереву, слушает. Любовь, как роза, роза синяя. [19] Не гасни полно, горькая луна. [20] Ну что ж, Коростель своего добился, думает Снежный человек. Честь ему и хвала. Ни тебе ревности, ни мужей, что убивают жен кухонными ножами, ни жен, что травят мужей. Все восхитительно добровольно: никаких драк и склок, точно оргия богов с услужливыми нимфами на древнегреческой вазе.
Тогда почему он так удручен, так потерян? Потому что не понимает такого поведения? Потому что оно ему недоступно? Потому что хочет поучаствовать?
А что будет, если он рискнет? Выскочит из кустов, в грязной драной простыне, вонючий, волосатый, опухший, похотливо ухмыляясь, точно рогатый сатир или одноглазый пират из старого фильма — Ага-а, мои дорогие! — и попытается присоединиться к нежной синезадой оргии? Легко представить себе их ужас — какой-то мерзкий орангутанг нарушил все правила приличия и лапает милую невинную чистенькую принцессу. И его собственный ужас легко представить. Какое право он имеет навязывать свое тело и душу, прыщавые, изъязвленные, этим невинным существам.
— Коростель! — хнычет Снежный человек. — Какого хрена я делаю на этой земле? Почему я один? Где моя Невеста Франкенштейна?
Нужно разорвать этот замкнутый круг, сбежать от расхолаживающей сцены. Дорогой, шепчет женский голос. Взбодрись! Ищи положительные стороны! Надо мыслить позитивно!
Он упрямо идет вперед, что-то бормоча себе под нос. Лес заглушает голос, слова срываются с губ бесцветными беззвучными пузырями, точно изо рта утопленника. За спиной стихают песни и смех. Вскоре их уже не слышно.
Джимми и Коростель закончили среднюю школу «Здравайзер» в начале февраля. День был теплый и влажный. Обычно церемония проходила в июне — замечательная погода, солнечно и тепло. Но теперь июнь на восточном побережье был сезоном дождей, и церемонию на улице не проведешь, с такими-то грозами. Даже в начале февраля рискованно: они всего на день опередили ураган.
В средней школе «Здравайзер» любили старомодность. Шатры и тенты, матери в шляпах с цветочками, отцы в панамах, фруктовый пунш (с алкоголем или без), кофе «Благочашка» и пластиковые стаканчики мороженого «Вкуснятинка» — брэнд, созданный в «Здравайзере» соевый шоколад, соевое манго и соевый зеленый чай с одуванчиками. Очень празднично.
Коростель был лучшим в классе. На Студенческом Аукционе УчКомпаунды за него чуть не передрались, и в итоге он был перехвачен по очень высокой цене Институтом Уотсона-Крика. Раз уж туда попал, блестящее будущее тебе гарантировано. Таким был Гарвард, пока не утонул.
А Джимми был весьма средненький ученик: по словам хорошо, по цифрам — ниже среднего. Даже его неубедительные оценки по математике были получены с помощью Коростеля, который натаскивал Джимми по выходным, отнимая время на подготовку у себя самого. Правда, ему-то зубрить не требовалось, он был какой-то мутант, мог во сне решать дифференциальные уравнения.
— Зачем ты это делаешь? — спросил Джимми во время одного, особо невыносимого занятия. (Нужно смотреть по-другому. Увидеть красоту. Это как шахматы. Вот — попробуй так. Видишь? Видишь схему? Вот теперь все понятно. Но Джимми не видел и ничего не понимал.) — Почему ты мне помогаешь?
— Потому что я садист, — сказал Коростель. — Мне нравится смотреть, как ты мучаешься.
— Как бы то ни было, я ценю, — сказал Джимми. Он действительно ценил, по ряду причин, особенно потому, что Коростелева помощь нейтрализовала папу с его беспрестанными упреками.
Учись Джимми в школе Модуля или — еще лучше — в одной их тех помоек, что по-прежнему назывались «государственной системой образования», он блистал бы, как бриллиант в канаве. Но школы Компаундов — заповедники великолепных генов, а он, в отличие от других, ничего не унаследовал от своих одаренных родителей, его таланты на фоне остальных сильно проигрывали. И никто не ставил ему хороших оценок за то, что он смешной. К тому же он уже был не такой смешной: его больше не привлекала работа на публику.
После унизительного ожидания, во время которого умники расхватывались лучшими УчКомпаундами, а анкеты середнячков заливали кофе, лапали жирными пальцами, пролистывали не читая и случайно роняли на пол, Джимми наконец очутился в Академии Марты Грэм, и то лишь после долгих и муторных торгов. Не говоря о шантаже (не исключал Джимми) со стороны его папы, который познакомился с президентом академии во времена летних лагерей и, вероятно, знал про него какие-то гадости. Может, президент совращал маленьких мальчиков или торговал лекарствами на черном рынке. Так подозревал Джимми, помня, как нелюбезно и сильно ему пожали руку.