Питер все еще смеялся. Волосы у него прилипли ко лбу — намокли от дождя, хотя он высунулся в окно всего на несколько секунд, — а по щекам текла вода.
— Проснувшись утром, они увидят, что их садик несколько преобразился, — хихикал он. Порча чужой собственности сегодня казалась ему чрезвычайно веселым занятием.
— До чего же весело портить чужую собственность! — заметила я саркастически.
— Да не будь ты такой занудой, — ухмыльнулся он. Было очевидно, что проявление грубой физической силы доставило ему удовольствие. При этом подвиг, совершенный задними колесами его машины, он полностью приписывал себе, считал своей заслугой. У меня это вызывало лишь раздражение.
— Питер, как ты можешь быть таким легкомысленным? Да ты просто перезрелый подросток.
Этот выпад он попросту игнорировал.
— Приехали, — сказал он, и машина резко остановилась.
Я взялась за ручку, намереваясь, кажется, сказать последнее решающее слово и броситься в дом, но он придержал меня за локоть:
— Подожди, пока лить перестанет.
Он повернул ключ зажигания; дворники перестали биться по стеклу. Мы молча сидели в машине и слушали, как гремит гром. Гроза была, наверное, прямо над нами; молнии сверкали почти непрерывно, и тотчас следовал удар грома; вокруг нас будто с треском валился лес. Когда на секунду воцарялась тишина, мы слышали, как по крыше машины бьет дождь. В щели над дверцами летела тонкая дождевая пыль.
— Хорошо, что я не позволил тебе идти домой пешком, — сказал Питер тоном человека, который принял правильное решение и сумел настоять на своем. Я не могла не согласиться с ним.
Стало светло на несколько секунд подряд, и я заметила, что Питер как-то странно смотрит на меня: лицо его было необычно испещрено тенями, а глаза мерцали, как глаза кошки, в свете фар. В его напряженном взгляде было что-то зловещее. Потом он склонился ко мне и сказал:
— У тебя тут грязь застряла. Не шевелись. — Пальцы его неуверенно коснулись моего виска: он неловко, но осторожно извлекал клок пыли, запутавшийся у меня в волосах.
Я вдруг почувствовала, что слабею и никну, как намокшая бумажная салфетка. Я прижалась лбом к голове Питера и закрыла глаза. Кожа у него была холодная и мокрая, и от него пахло коньяком.
— Открой глаза, — сказал он.
Я послушалась. Мы сидели, прижавшись друг к другу головами, и при вспышке молнии я на секунду увидела, что глаза Питера двоятся и четверятся.
— У тебя восемь глаз, — сказала я тихонько.
Мы оба рассмеялись, он притянул меня к себе и поцеловал. Я обняла его.
Так мы провели несколько минут — обнявшись и слушая грозу. Я не могла унять дрожь и чувствовала только сильнейшую усталость.
— Сама не знаю, что это я сегодня вытворяла, — прошептала я.
Он погладил меня по голове — понимающим, прощающим, немного покровительственным жестом.
— Мэриан, — услышала я и почувствовала, как он сглотнул. Я уже не знала, кто из нас дрожит — он или я, потому что он обнял меня еще крепче.
— Как по-твоему, могли бы мы… Как по-твоему, что, если бы мы поженились?
Я отпрянула.
Гигантская голубая вспышка молнии, очень близкой, осветила машину. При свете этой вспышки я увидела в глазах Питера свое крошечное овальное отражение.
10
Проснувшись в воскресенье утром — точнее, в воскресенье днем, — я почувствовала, что голова моя пуста, словно кто-то выскреб из нее все содержимое, как мякоть из дыни, и оставил мне только корку — как прикажете думать коркой? Я оглядела комнату, с трудом узнавая ее. Повсюду были разбросаны детали моего вчерашнего туалета — на полу, на стульях, на спинках стульев, будто здесь взорвалось крупное чучело в женском наряде. Рот у меня был точно ватой набит. Я встала и поплелась на кухню.
Через открытое окно в кухню стремился ясный солнечный свет и свежий воздух. Эйнсли встала раньше меня. Она сидела с распущенными волосами, поджав под себя ноги и внимательно изучая что-то, лежащее на столе. Со спины она была похожа на сидящую на скале русалку — русалку, одетую в давно не стиранный зеленый махровый халат. Стол перед ней был усеян, точно галькой, крошками хлеба, среди которых валялись и другие остатки завтрака — банановая кожура, похожая на спящую морскую звезду, осколки скорлупы и разбросанные прибоем подгорелые корки тоста.
Я подошла к холодильнику и достала томатный сок.
— Привет, — сказала я в спину Эйнсли, мысленно прикидывая, в состоянии ли я съесть яйцо.
Она обернулась и хмыкнула в ответ.
— Как ты добралась до дому? — спросила я. — Гроза была просто кошмар.
Я налила себе большой стакан томатного сока и выпила его с жадностью вампира.
— Прекрасно, — ответила она. — Я заставила его вызвать такси. Приехала перед самым началом грозы, выкурила сигарету, выпила виски и легла спать; устала как собака. Ты не представляешь себе, до чего это тяжело — я же просидела неподвижно целый вечер, а когда вы уехали, просто не знала, как вырваться, — отбиться от осьминога и то было бы легче. Пришлось притворяться испуганной дурочкой. На данном этапе это необходимо.
Я заглянула в стоявшую на плите кастрюлю, полную еще горячей воды.
— Тебе больше не нужна эта вода? — спросила я, включая плиту.
— А ты как доехала? Я очень волновалась — ты была то ли пьяная, то ли не в себе. Не обижайся, но, по-моему, ты вела себя как последняя дура.
— Мы помолвлены, — несколько неохотно сказала я, зная, что Эйнсли не одобрит эту новость. Я опустила яйцо в кастрюльку, и оно тут же треснуло — наверно, было слишком холодным, ведь я только что достала его из холодильника.
Эйнсли подняла свои зачаточные брови. По-моему, она вовсе не удивилась.
— На твоем месте я бы оформила брак в Штатах; тогда будет гораздо легче получить развод. Ведь ты, собственно, совсем не знаешь его, правда? Но по крайней мере, — продолжала она уже веселее, — он скоро будет хорошо зарабатывать, и, когда у тебя появится ребенок, вы сможете жить отдельно, даже если Питер не даст тебе развода. Все же не торопись оформлять брак. По-моему, ты сама не понимаешь, что делаешь.
— Подсознательно я, наверное, с самого начала хотела выйти замуж за Питера.
Эйнсли не нашла что ответить. Упоминание о подсознательном равносильно для нее магическому заклинанию.
Я смотрела на яйцо, плававшее в кипящей воде; из него выползали белые нити, похожие на щупальца. «Наверное, готово», — подумала я и выловила яйцо из воды. Я поставила на плиту кофе и очистила себе угол клеенки. Теперь я увидела, чем Эйнсли занимается: она сняла со стены календарь (это один из тех календарей, которые мне каждый год дарит кузен, владелец станции обслуживания автомобилей в моем родном городе; на календаре нарисована маленькая девочка в старомодном платье, сидящая на качелях с корзинкой черешен и белым щенком) и делала в нем какие-то таинственные пометки карандашом.