Выйти из помещения на улицу и вдохнуть холодный воздух было приятно, — все равно что открыть окно в перегретой, душной комнате. Ветер утих. Уже стемнело, но в мерцающем свете витрин и в огнях рождественских украшений — гирлянд и звезд — тихо падающие снежные хлопья вспыхивали яркими брызгами, будто капли гигантского, искусственно освещенного водопада. Снега на тротуарах было меньше, чем ожидала Мэриан. Под ногами пешеходов он превратился в жидкую коричневую слякоть. Когда Мэриан выходила утром из дому, снегопад еще не начался, и она не надела сапоги. Теперь ее туфли насквозь промокли, пока она шла к станции метро.
Но, несмотря на это, она сошла, не доезжая до своей остановки. После чаепития в конторе она не могла сразу идти домой. Стоит ей войти в квартиру, как явится Эйнсли со своим гнусным вязаньем — изволь глядеть на нее и на пластмассовую елку в серебре с лазурью! На кровати у Мэриан валяются незавернутые подарки; надо еще сложить вещи в чемодан: завтра рано утром она едет на автобусе с двухдневным визитом в свой родной город, к родителям и родственникам. Она редко вспоминала о них, а когда вспоминала, они казались ей чужими и далекими. Город и родственники ожидали ее где-то за горизонтом, и издали все образы, все улицы и лица сливались в одну серую неровную массу, вроде каменных руин исчезнувшей цивилизации. Неделю назад она покупала всем рождественские подарки, пробиваясь сквозь толпы шумевших у прилавков людей, но теперь ей уже не хотелось никому ничего дарить. Еще меньше ей хотелось получать подарки и благодарить за все эти ненужные ей вещи; и бесполезно убеждать себя — как ее всю жизнь учили, — что не подарок важен, а внимание. Самое противное — бумажные ярлыки «С любовью!» на каждой мелочи. В такой любви Мэриан тоже теперь не нуждалась — в любви мертвой, нелепо расцвеченной, которую хранят из сентиментальности, как фотографию умершего человека.
Она шла в западном направлении, но не отдавала себе отчета в том, куда идет, — просто шла мимо магазинов с элегантными манекенами, застывшими в своих ярко освещенных стеклянных клетках. Вот она миновала последний магазин и пошла по менее освещенной улице. Достигнув угла, она поняла, что ноги сами несут ее к Парку. Она перешла улицу и повернула на юг, следуя за потоком автомашин. Слева от нее появился музей; его фриз с каменными фигурами был эффектно и безвкусно освещен оранжевыми прожекторами — их теперь стали устанавливать чуть ли не у каждого здания.
Рождественский подарок для Питера долго беспокоил ее. Она не знала, что ему купить. Одежда исключалась: Мэриан понимала, что одежду он всегда сам будет себе выбирать, Что еще можно было подарить? Что-нибудь для квартиры, какой-нибудь хозяйственный предмет? Но это все равно что делать подарок самой себе. В конце концов она решила купить ему красивую дорогую книгу о фотоаппаратах. Она не могла оценить книгу, но доверилась продавцу и надеялась, что такой книги у Питера еще нет. Хорошо, что у Питера есть хобби: у него будет меньше шансов заработать инфаркт после выхода на пенсию.
Она шла мимо университетской ограды, за которой росли деревья. Ветки нависали над головой. Тротуар здесь был не так затоптан, снег лежал глубокий, в некоторых местах по щиколотку. Ноги у нее ныли от холода. Удивленно спрашивая себя, куда это она идет, Мэриан снова пересекла улицу и вошла в Парк.
Это был огромный, туманно-белый остров в темноте ночи. Машины огибали его, двигаясь против часовой стрелки; в дальнем конце Парка высились университетские корпуса. Всего полгода назад она хорошо знала эти места, но теперь в морозном воздухе ей чудилась легкая враждебность, исходящая от университетских зданий; враждебность эта, впрочем, исходила от нее самой: она безотчетно ревновала к университету. Ей хотелось, чтобы он исчез, растворился, после того как она с ним рассталась, — а он по-прежнему стоял на своем месте, равнодушный к тому, что ее там нет, как и прежде был равнодушен к тому, что она приходила.
Она двигалась в глубину Парка, утопая в снегу по щиколотку. Парк был тут и там прочерчен дорожками следов, наполовину занесенных снегом, но по большей части снежный покров был мягкий, нетронутый, голые стволы деревьев как бы вырастали из него, как будто снегу было футов семь, и деревья стояли в нем, как свечи, утопленные в крем торта. Черные свечи.
Она приблизилась к круглому бетонированному бассейну, посредине которого летом бил фонтан. Теперь вода была спущена, и бассейн постепенно наполнялся снегом. Она остановилась послушать дальние голоса города, который, казалось, описывал круги вокруг нее; она чувствовала себя в полной безопасности. «Надо следить за собой, — сказала она себе, — не то перестанешь мыться, как та девчонка». Там, в буфетной, она на секунду почувствовала, что теряет над собой контроль; сейчас эта реакция уже казалась глупой. Обыкновенное официальное чаепитие. Через все это надо пройти — через эту обыденность, через неизбежные столкновения с этими людьми. Потом все будет гораздо легче. Мэриан уже была почти готова вернуться домой и начать завертывать подарки. Она проголодалась до такой степени, что, наверно, могла бы сейчас съесть половину той разлинованной коровьей туши. Но ей хотелось еще минуту постоять здесь, на этом белом островке, под падающими снежинками, в этой холодной, зрячей тишине.
— Привет! — раздался голос.
Мэриан даже не вздрогнула. Повернулась: на дальнем конце скамейки, в тени хвойных деревьев, темнела неподвижная фигура. Мэриан направилась к ней.
Это был Дункан. Он сидел сгорбившись; между пальцами у него тлела сигарета. Он явно просидел здесь довольно много времени: его голова и плечи были засыпаны снегом. Мэриан сняла перчатку и тронула его руку; рука была холодная и влажная.
Она села рядом на покрытую снегом скамейку. Он отбросил сигарету и повернулся к ней, а она расстегнула пуговицы его пальто и нырнула внутрь, в пространство, пахнувшее мокрой одеждой и сигаретами. Он обнял ее.
На нем был мохнатый свитер. Она погладила его рукой, как могла бы погладить звериную шкуру. Под свитером она почувствовала худое тело — костлявое тело измученного голодом зверя. Он отодвинул ее шарф, волосы и воротник пальто и уткнулся мокрым лицом ей в шею.
Они сидели не двигаясь. Городское пространство и время за пределами белого круга Парка как бы исчезли. Мэриан чувствовала, что ее тело постепенно цепенеет; ноги даже перестали ныть. Она глубже зарылась в мохнатый свитер, а снег у нее за спиной все падал и падал. Не было сил подняться.
— Долго ты шла, — тихо сказал он наконец. — Я тебя ждал.
Ее стал бить озноб.
— Мне надо домой, — сказала она.
Она ощутила, как он импульсивно сглотнул.
20
Мэриан медленно двигалась по проходу, невольно приноравливая свой шаг к ритму приятной мелодии, заполнявшей пространство супермаркета. «Бобы», — произнесла она вслух и, найдя полку с надписью «Для вегетарианцев», бросила две банки бобов в проволочную тележку.
Музыка перешла в ритм вальса. Мэриан шла дальше по проходу, стараясь сосредоточиться на своем списке продуктов. Она сопротивлялась музыке, так как знала, что музыка призвана убаюкать покупателя, привести его в благодушное состояние, усыпить его бдительность и склонить к бездумной трате денег. Всякий раз, приходя в супермаркет и слыша мелодичные звуки из спрятанных репродукторов, она вспоминала статью о коровах, чей удой повышается, когда им играют нежные мелодии. Но даже зная о назначении музыки, она не могла устоять против ее воздействия. В последнее время Мэриан замечала, что стоит ей перестать следить за собой, как она принимается раскачиваться, точно в трансе, и толкает вперед свою тележку, не отрывая взора от полок и испытывая непреодолимое желание хватать все пакеты с яркими этикетками. Она придумала, как защищаться от этого с помощью заранее составленного списка, в котором печатными буквами перечислялись нужные ей продукты: глядя в список, она запрещала себе покупать обманчиво дешевые и привлекательно упакованные товары, которые в нем не значились. В те дни, когда Мэриан чувствовала, что все-таки поддается чарам супермаркета, она ставила в списке галочки карандашом — это был как бы магический обряд, укрепляющий волю.