Мистер Гриффен призвал Канаду последовать примеру Англии, Франции и Соединенных Штатов, избрав политику невмешательства. Такая позиция разумна, и её следует сформулировать немедленно: канадские граждане не должны рисковать своей жизнью в чужой сваре. Однако твердолобые коммунисты уже потянулись с нашего континента в Испанию, и хотя закон должен им воспрепятствовать, страна может порадоваться, что представилась возможность очиститься от подрывных элементов не за счет налогоплательщиков.
Речь мистера Гриффена была встречена аплодисментами.
Слепой убийца: Гриль-бар «Цилиндр»
На гриль-баре «Цилиндр» горит неоновая вывеска: синяя перчатка приподнимает красный цилиндр. Цилиндр вверх, цилиндр снова вверх; вниз – никогда. Головы под ним нет – только подмигивающий глаз. Мужской глаз – то откроется, то закроется; глаз фокусника; озорная дурацкая шутка.
Цилиндр – лучшее, что есть в баре «Цилиндр». И все же они сидят в кабинке, у всех на виду, как настоящие, и у каждого горячий сэндвич с говядиной, серое мясо на хлебе – мягком и безвкусном, как попка ангела; бурая подливка, густая от муки. Консервированный горошек нежного серовато-зеленого цвета, картофель фри, обмякший от масла. В других кабинках сидят одинокие безутешные мужчины с покрасневшими жалобными глазами, в несвежих рубашках и лоснящихся галстуках бухгалтеров; несколько потрепанных парочек – это лучший пятничный кутеж, на который они способны; и несколько трио незанятых проституток.
Интересно, может, он встречается с кем-то из этих шлюх, думает она. Когда меня нет. И следующая мысль: откуда я знаю, что они шлюхи?
Это лучшее, что здесь можно получить за такие деньги, говорит он. Имея в виду сэндвич с говядиной.
А остальное ты пробовал?
Нет, но у меня инстинкт.
Да, он ничего – в своем роде.
Уволь меня от этих салонных выражений, говорит он, но не слишком грубо. Его настроение приподнятым не назовешь, но он на взводе. Почему-то взвинчен.
Когда она возвращается из своих поездок, он обычно не таков. Неразговорчив и мстителен.
Давно не виделись. Тебе как обычно?
Как обычно?
Как обычно, перепихнуться.
Почему тебе обязательно нужно быть грубым?
Связался с дурной компанией.
Сейчас ей хотелось бы знать, почему они едят здесь. Почему не у него? Почему он плюнул на предосторожности? Откуда у него деньги?
Сначала она получает ответ на последний вопрос, хотя вслух его не задает.
Этим сэндвичем, говорит он, мы обязаны людям-ящерам с Ксенора. Выпьем за них, подлых чешуйчатых тварей, и за все, что с ними связано. Он поднимает бокал с кока-колой, куда плеснул рома из фляжки. (Боюсь, коктейлей тут нет, сказал он, распахивая перед ней дверь. Это заведение суше, чем передок у ведьмы.)
Она тоже поднимает бокал. Люди-ящеры с Ксенора? – переспрашивает она. Те самые?
Один в один. Я послал историю в газету. Две недели назад. И они клюнули. Чек пришел вчера.
Значит, он сам ходил за чеком, и обналичивал сам, уже не первый раз. А что делать – её слишком долго не было.
Ты рад? Судя по виду, вроде да.
Да, конечно… шедевр. Много действия, много крови. Прекрасные дамы. Он усмехается. Оторваться невозможно.
Про женщин-персиков?
Нет. Никаких персиков. Совсем другой сюжет.
Он думает: что будет, когда я ей скажу? Конец игры или клятвы навек – и что хуже? На ней шарфик – тонкий, текучий, какой-то розовато-оранжевый. Арбузный – вот как называется оттенок. Сладкое хрустящее жидкое тело. Он вспоминает, как впервые её увидел. Все, что он мог вообразить у неё под платьем, было сплошным туманом.
Что на тебя нашло? – спрашивает она. Ты словно… Ты пил?
Нет. Немного. Он перекатывает по тарелке бледно-серые горошины. Это случилось наконец, произносит он. Я уезжаю. Есть паспорт и все прочее.
О, говорит она. Вот как. Она старается, чтобы голос не выдал ужаса.
Вот так, продолжает он. Товарищи появились. Решили, видно, что там я буду полезнее, чем здесь. В общем, после всех этих виляний им вдруг не терпится меня спровадить. Одной занозой в заднице меньше.
А тебе безопасно ездить? Я думала…
Безопаснее, чем оставаться. Но говорят, меня теперь не слишком ищут. Такое чувство, будто другая сторона тоже хочет, чтобы я проваливал. Хлопот меньше. Хотя я не собираюсь кому-то сообщать, на каком поезде поеду. Ничего хорошего, если меня с него столкнут с пулей в башке и ножом в спине.
А через границу? Ты всегда говорил…
Сейчас граница тоньше паутинки – для тех, кто уходит. Таможенники в курсе, что происходит, знают, что отсюда маршрут в Нью-Йорк, а оттуда в Париж. Все организовано, и всех зовут Джо. Полицейским все объяснили. Сказали, смотреть сквозь пальцы. Они тоже хотят есть хлеб с маслом. Им положить с прибором.
Я хотела бы поехать с тобой, говорит она.
Так вот почему они здесь. Чтобы она не устроила скандал. Он надеется, что на публике она не закатит сцену. Не станет рыдать, вопить, рвать на себе волосы. Он на это рассчитывает.
Да. Я тоже хотел бы, говорит он. Но тебе нельзя. Там тяжело. В голове у него крутится:
Ненастье,
Какой-то бред, на ширинке пуговиц нет,
Только молния… [98]
Держись, говорит он себе. В башке бурлит, словно там имбирное пиво. Газированная кровь. Будто он летит и смотрит на неё сверху. Её прелестное расстроенное лицо дрожит отражением в неспокойной воде; уже кривится, скоро польются слезы. Но, несмотря на печаль, она как никогда восхитительна. Нежное молочное сияние исходит от неё, рука, которую он сжимает, упруга и округла. Ему хочется схватить её, унести к себе и трахать до самозабвения неделю. Будто это поможет.
Я тебя подожду, говорит она. Когда ты вернешься, я просто выйду из дома, и мы уйдем вместе.
Правда, уйдешь? Уйдешь от него?
Да. К тебе – уйду. Если захочешь. Я все брошу.
Неоновый свет лучинами тычется в окно над ними – красный, синий, красный. Она воображает, что он ранен: тогда бы он остался. Ей хочется запереть его, связать, спрятать для себя одной.
Уйди от него сейчас, говорит он.
Сейчас? Её глаза расширяются. Прямо сейчас? Почему?
Мне невыносимо, что ты с ним живешь. Одна мысль невыносима.
Но для меня это ничего не значит, говорит она.
А для меня значит. Особенно когда уеду, когда не буду тебя видеть. Я свихнусь, об этом думая.