— Мы тебя пересидим, — сказал я почти как «бьюику». — Нам это по силам.
Он спокойно стоял на широких, с белыми боковинами колесах, а глубоко в голове пропульсировало: «Возможно».
…а может, и нет.
Некрологи обычно сдержанные, не так ли? Рубашка всегда аккуратно заткнута за пояс, юбка одернута ниже колен. «Безвременная внезапная кончина». За этим может скрываться все что угодно, от инфаркта во время футбольного матча до удара ножом грабителя в собственной спальне. Да и не всегда хочется знать причину смерти, особенно если умирает кто-то из своих, но узнаешь, деваться некуда. Потому что в большинстве случаев мы приезжаем первыми, с включенными «мигалками» и потрескивающими рациями на ремне, которые издают звуки, кажущиеся Джону Кью чистой белибердой. Для большинства людей, умирающих внезапно, мы — первые, кого не могут увидеть их глаза.
Когда Тони Скундист сказал нам, что собирается на пенсию, я, помнится, подумал: «Хорошо, он уже засиделся в своем кресле. И соображает не так быстро, как хотелось бы», Теперь, в 2006 году, уже я готовлюсь к выходу на пенсию,. и, должно быть, кое-кто из молодых думает, что я засиделся и соображаю не так быстро, как им бы хотелось. Но по большому счету, знаете ли, я чувствую себя таким же, как и прежде, энергия из меня так и прет, я готов работать хоть по две смены каждый день. Очень часто, увидев в зеркале, что седых волос уже больше, чем черных, и от лба линия волос значительно отступила, я думаю, что это ошибка, канцелярская опечатка, которая будет обязательно исправлена, попав на глаза компетентному специалисту. Невозможно, думаю я, чтобы человек, чувствующий себя на двадцать пять, выглядел на пятьдесят пять. Но потом выпадает череда плохих дней, и я понимаю, что никакой ошибки нет, просто время сначала бежало, потом перешло на шаг, а теперь еле тащится, волоча ноги. Но был ли в моей жизни миг еще худший, чем когда я увидел Неда за рулем «бьюика роудмастера 8»?
Да. Один.
* * *
Ширли сидела за диспетчерским пультом, когда поступило сообщение об аварии на шоссе 32, неподалеку от пересечения с Гумбольдт-роуд. Другими словами, рядом с тем местом, где раньше стояла автозаправочная станция «Дженни». Лицо Ширли посерело, когда она подошла к моему кабинету и стала у открытой двери.
— В чем дело? — спросил я. — Что с тобой?
— Сэнди.., человек, который позвонил, сказал, что разбился старый «шевроле», красно-белый. Он говорит, что водитель мертв. — Она шумно сглотнула слюну. — Его смяло в лепешку. Так он сказал.
На эти слова я особого внимания не обратил, хотя потом пришлось, когда приехал на место аварии, чтобы посмотреть на труп. На него.
— "Шевроле".., какой модели?
— Я не спросила, Сэнди. Не смогла. — В ее глазах стояли слезы. — Не решилась. Но как много красно-белых старых «шевроле» в округе Стэтлер?
Я выехал на место аварии с Филом Кандлтоном, моля Бога, чтобы разбившийся «шеви» занесло в наш округ из Малибу или Бискайна, только бы это не был «белэр» с номерным знаком «MY 57». Но Бог не услышал мои молитвы.
— Черт, — вырвалось у Фила.
Он врезался в высокий бетонный бордюр моста, переброшенного через Редферн-стрим менее чем в пяти минутах ходьбы от того места, где впервые появился «бьюик» и где погиб Кертис. В «белэре» были ремни безопасности, но водитель своим не воспользовался. Не осталось на асфальте и следов заноса.
— Матерь Божья, — пробурчал Фил. — Напрасно он так.
Конечно, напрасно, поскольку о случайности речь идти не могла. Но в некрологе, где рубашка аккуратно затыкается за пояс, а юбка одергивается ниже колена, появились лишь слова о внезапной, безвременной кончине. И это правда. Безусловно.
К этому времени уже начали подтягиваться зеваки. Проезжающие автомобили сбавляли ход, водители хотели посмотреть, что это лежит на узкой пешеходной дорожке. Думаю, какой-то мерзавец даже сфотографировал труп. Мне хотелось побежать следом, догнать, отобрать фотоаппарат и засунуть ему в глотку.
— Поставь знаки объезда, — приказа я Филу. — Ты и Карл. Пусть едут по Каунти-роуд. Я его чем-нибудь прикрою. Господи, его же просто размазало по асфальту! Господи! И кто скажет его матери?
Фил даже не посмотрел на меня. Мы оба знали, кому придется говорить с его матерью. В тот же день, чуть позже, я выполнил эту ужасную миссию, которая входит в обязанности сидящего в высоком кресле. Вечером отправился в «Кантри уэй» с Ширли, Ладди, Филом и Джорджем Станковски. Не знаю, как они, а я в тот вечер крепко набрался.
И из всего вечера в памяти сохранились только два эпизода. Первый — мои попытки объяснить Ширли, какие необычные стояли в «Кантри уэй» музыкальные мини-автоматы и какие странные вкусы были у первого хозяина ресторана: песни, подобранные им, давно забыты, их не крутили даже радиостанции, специализирующиеся на ретро. Кажется, она меня не поняла.
Второй — как я пошел в туалет, чтобы проблеваться.
Потом, плесканув в лицо холодной водой, я взглянул на свое отражение в зеркале. И полностью осознал, что глянувшее на меня состарившееся лицо — никакая не ошибка.
Ошибка состояла в том, что я верил, будто двадцатипятилетний мужчина, вроде бы живший в моем мозгу, — настоящий.
Я вспомнил, как Хадди крикнул: «Сэнди, хватай меня за руку», — а потом мы оба, Нед и я, спасенные, повалились на асфальт вместе с остальными. Думая об этом, я заплакал.
Внезапная безвременная кончина — это дерьмо для «Кантри американ», но копы знают правду. Мы убираем человечину и всегда знаем правду.
* * *
Естественно, все патрульные, свободные от службы, пошли на похороны. Когда гроб опустили в могилу и засыпали землей; Джордж Станковски повез его мать и обеих сестер домой, а я вернулся на базу с Ширли. Спросил, пойдет ли она на поминки, но она покачала головой.
— Я их терпеть не могу.
Поэтому мы выкурили по сигарете на скамье для курильщиков, наблюдая за молодым патрульным, не отрывавшим глаз от «бьюика». Стоял, понятное дело, расставив ноги, в привычной для нас всех позе, которую мы принимали, прежде чем приникнуть к одному из окон гаража Б.
Столетие сменилось, но в остальном жизнь более или менее оставалась прежней.
— Это несправедливо, — вздохнула Ширли. — Такой молодой…
— О чем ты говоришь? — удивился я. — Эдди Джи было под пятьдесят, если не больше. Я думаю, обеим его сестрам около шестидесяти. А матери восемьдесят!