Ни на кого не показал, в участии в заговоре не сознался… Почему? Потому что и правда в нем не участвовал или просто успел спрятать концы в воду? Скажем, нашли ведь при нём три письма Екатерины, жены Петра и матери наследника Павла. Письма вполне патриотичные, но могли ведь быть и другие, уничтоженные (а эти и оставлены, как камуфляж).
В общем, вопросы, сплошные вопросы, и совершенно не очевидно, был ли Апраксин заговорщиком или нет. Но был он им или не был, а русская армия выведена из Восточной Пруссии. Победа при Гросс–Егерсдорфе никак не продолжена, не реализована. Нет занятого русскими войсками Кёнигсберга, нет наступления на Берлин, а коль скоро так, то нет и возможности быстро закончить войну.
Кто бы он ни был, Апраксин — сподвижник Бестужева и сам заговорщик, трусливый придворный, способный пожертвовать плодами нелегкой победы ради улыбки императора, или просто болван, не соответствующий месту главнокомандующего, в любом случае рванула мина, заложенная под Российскую державу.
Не будь в Российской империи такого наследничка престола, как Пётр Федорович, и поведение Апраксина (чем бы оно непосредственно ни вызывалось) не имело бы никакого смысла. Более того — организованное им бегство уже победившей армии значило бы для него окончание всякой карьеры. И чем более лукавым придворным был бы Апраксин, чем хитрее он был бы и эгоистичнее, тем яростнее должен был бы он идти на Кёнигсберг, приводить к покорности Восточную Пруссию, а потом соединяться со шведами — и на Берлин!
Поздней осенью 1757 года или весной 1758, как только зазеленеет травка и полетят первые птички, в крайнем случае к тому времени, как расцветут в садах аккуратные немецкие мальвы, Фридрих должен был бы или размазывать слезы по своей свирепой сизой морде, испачканной пороховой гарью и собственными соплями, или подписывать нехороший для него договор, означающий полный закат Пруссии на веки вечные.
Или должен был уноситься Фридрих в кибитке, везущей пленного короля в Петербург. Представляю, сцена — Фридрих умильно улыбается, пытается сулить денежки конвоирам, а это башкиры или татары; они Фридриха не понимают и только производят нехорошие и недвусмысленные жесты, показывая, как сделают ему «секим башка», если попытается сбежать…
А вечером с Фридрихом беседует князь Юсупов с ближними офицерами Кара–Мурзой и Хаким–Беком, кормят пленного барашком и поят кумысом у костра, бдительно приглядывая, чтоб не сбежал. И ведут с обалдевшим экс–королем по–французски назидательно–интеллектуальные разговоры о гуманных принципах, коими должен руководствоваться монарх… Беседуют, наливают кумыса, а у соседних костров кричат и поют по–татарски…
Все это, прошу заметить, вовсе не бред автора и не проявление какой–то специфической нелюбви именно к Фридриху Прусскому (мне все завоеватели одинаково несимпатичны и неприятны). Это описание вполне вероятной судьбы Фридриха Прусского, которая совершенно реально могла состояться уже осенью 1757 или весной 1758 года и не состоялась только по одной причине — потому, что в Российской империи был наследником престола его «упертый фанат», Карл Петер Ульрих. Горе–император, способный отдать свою империю за взвод в битой–перебитой русскими армии своего кумира Фридриха. Живая мина, заложенная под государство Российское.
И второй раз рванула та же мина, еще сильнее и обиднее. Тогда, в 1758 году, все же удалось хоть немного исправить принесенный империи вред. Нового главнокомандующего, Виллима Виллимовича Фермора (трудно удержаться от удовольствия еще раз показать читателю: бежал от пруссаков, подло предал результаты общей победы «чисто русский» С.Ф. Апраксин, а вытягивает положение сын «служилого иноземца» В.В. Фермор. Где она, «немецкая партия«?! Ау!), тоже обвиняли в нерешительности, но он–то занял всю Восточную Пруссию! 11 января 1758 года русские войска вошли в Кёнигсберг, и пруссаки присягнули на верность императрице Елизавете. До окончания Семилетней войны… вернее, до нелепейшего выхода из нее Российской империи в 1762 году Восточная Пруссия четыре года входила в состав Российской империи, и не как захваченная с бою часть территории неприятеля, а как одна из её частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к «кайзерин Елизавет» и Российской империи и совершенно не собирались из её состава выходить после окончания войны.
Впрочем, кампания весны–лета–осени 1758 года прошла без решительных успехов, и не уверен, что по вине В.В. Фермора пропал втуне запал 1757 года, пропал!
Но тут начало сказываться другое преимущество союзников — превосходство их материальных и человеческих ресурсов. В начале 1759 года войска антипрусской коалиции составляли 352 тысячи сытых и свежих людей, Пруссии и ее союзников — 222 тысячи человек в усталых и потрепанных частях.
Новый русский главнокомандующий П.С. Салтыков летом 1759 года начал наступление на Одер, разбил корпус генерала К.Н. Веделя при Пальциге и занял Франкфурт–на–Одере, угрожая непосредственно Берлину.
11 августа Фридрих потерпел ещё одно, совершенно позорное, поражение при Кунерсдорфе: отбив все атаки конницы генерала Зейдлица, русская армия перешла в контратаку и нанесла пруссакам сокрушительное поражение. 48 тысяч человек привел на поле Кунерсдорфа Фридрих; 19 тысяч из них так и остались навсегда на этом поле, а множество солдат, как всегда бывало при поражениях, разбежалось. Союзники захватили 172 из 248 орудий, привезенных прусской армией под Кунерсдорф. Всего 3 тысячи солдат осталось в бегущей прусской армии, и путь на Берлин был открыт… На этот раз завершить войну решительным ударом помешали австрийцы: Австрия боялась чрезмерного усиления Российской империи, и её армия не только не стала продолжать наступления, но её генералы сделали всё, что в их силах, чтобы задержать движение и русских войск.
Опять Фридриха спасло только чудо, хотя на этот раз и менее поганое. Все же горе–союзнички австрийцы — это не так экзотично, как император–диверсант, действующий против интересов собственного государства.
1759 год оканчивался плохо — союзники не доверяли друг другу, ссорились, интриговали. Франция хотела заключить мир с Англией, и эти две страны продолжали войну только потому, что франко–британские переговоры не дали результатов. Франция же упорно не признавала присоединения Восточной Пруссии к Российской империи, не желая ее усиления. Австрия пыталась использовать русскую армию в собственных интересах и даже просила Елизавету подчинить ее непосредственному австрийскому командованию. Разумеется, Елизавета отказалась, но доверия между союзниками эта история не прибавила.
Но даже такие — рассорившиеся, недовольные друг другом союзники были несравненно сильнее Пруссии. К 1760 году антипрусская коалиция могла выставить 220 тысяч солдат против 100—120 тысяч прусских. В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего–нибудь, но столицы вражеского государства! Аналогия тут может быть только одна: пруссаки захватили Москву, и жители средней полосы уже присягнули Фридриху, а теперь взят еще и Петербург…
Причем немцы встречали русскую армию настороженно, но не как страшных врагов. В Пруссии было много сторонников того, чтобы уйти под Российскую империю — Фридрих с его культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут «светило» войти в большую и стабильную империю, зажить спокойнее и приятнее.