Устроители пьесы всерьез были озабочены тем, чтобы зрители не впали уж в очень большую тоску от такого трагического конца, и время от времени представление прерывали, и на сцену выходил шут, пел песни более веселого содержания.
Еще интересно, что с пьесы «Тамерлан Великий» в 1587–1588 годах начал предшественник Шекспира, Кристофер Марло. Чем чаровала европейцев именно эта фигура — не берусь объяснить, но факт остается фактом — вот еще одна параллель в поведении московитов и жителей Западной Европы. В основу русской пьесы положены русская летопись и книга французского писателя Жана дю Бека «История великого Тамерлана».
В 1675 году впервые был показан балет, главным действующим лицом которого был Орфей. Алексей Михайлович, благочестивый и набожный, смущался, что в его дворце под музыку пляшут соблазнительные и богопротивные танцы! Но его убедили тем (обратите внимание на аргумент!), что «при всех европейских дворах это принято».
И после его смерти все это вовсе не кончилось! Театральные представления устраивали Федор Алексеевич и Софья Алексеевна; они даже сами писали пьесы для придворного театра. Так что дело укрепилось и пошло. Любимая сестра Петра, царевна Наталья, тоже писала пьесы для театра, и это часто подается как невероятное новаторство. Вот, мол, до Петра такое было совершенно невозможно!
Но это — очередная ложь, возведенная на допетровскую Русь.
Легко возразить, что все это — чисто придворные затеи, в которые вовлечены очень узкие круги людей. Даже не дворянство в целом, а высшая знать, царский двор.
Возражу, что, во-первых, и живопись, и литературный процесс, и архитектура — процессы вовсе не «царские» и не «аристократические», а общенародные. Развиваются они как естественный процесс, а не по велениям царей и их придворных. Только о появлении в России театра в какой-то степени можно говорить как о «придворном» явлении. Да и то лишь до какой-то степени!
Потому что ведь Петрушку показывали вовсе не в одном лишь царском дворце! И бродячие артисты не ввезены из Франции и ходили по деревням и городкам Московии не по приказу Алексея Михайловича. Существовала давняя, уходящая в Киевскую Русь, а может быть, и в более давние, неведомые толщи времен традиция театра, в том числе и кукольного. Церковь как могла боролась с «бесовскими игрищами», в том числе и с бродячими артистами, и с кукольным театром, но так бедного Петрушки и не извела, как и представлений скоморохов.
Представления бродячих артистов и похождения Петрушки были, может быть, и не особенно изящны, потрафляя менее взыскательным вкусам, нежели царский, но ведь этим отличаются и немецкий Ганс Вурст, вызывающий веселье неимоверной прожорливостью и фекальными отправлениями, и в представлениях, где главный герой — итальянский Пульчинелла, очень многое построено на анальном сексе и приключениях угодивших в монастырь красоток, которые хоть сейчас помещай в дамский роман или в триллер — издатели с руками оторвут.
Естественно, не стоит лицемерить, приписывая русской культуре XVII века не существующий в ней демократизм. Да, разумеется, при царском дворе происходило то, что оставалось чем-то чрезвычайным для всей страны (в том числе и для провинциального дворянства).
Но тут пора высказать второе возражение: а почему, собственно, царский двор не может быть местом, где рождаются новые формы культуры? Важно, чтобы родился такой вариант культуры, который устраивал бы всех, решал бы проблемы всего народа или по крайней мере какого-то слоя.
Так, в VII–XI веках именно королевский двор во Франции стал местом, где смешивалась культура римской аристократии и культура завоевателей-варваров. Именно при королевском дворе римлянин учился договариваться и клясться устно, доверяя на слово человеку своего круга. Складывалась норма: благородный не может обманывать! Там же франкский юноша осваивал правила хорошего тона и формулы вежливого обращения к людям разного возраста, пола и общественного положения, учился разговаривать со стариком иначе, чем с мужчиной средних лет, и с дамой иначе, чем с мужчиной.
И то и другое умение вошло в культуру общественного слоя, который мы сегодня называем рыцарством.
Точно так же вполне определенно можно назвать двор Алексея Михайловича местом, где заимствуются нормы европейской культуры и где рождается то новое, чему судьба, постепенно расширяясь, уходить в толщу и дворянства, и всего остального народа.
О царе Алексее Михайловиче можно сказать многое, и суждения о нем часто противоречивы: как все незаурядные люди, он носил в себе крайне различные качества.
Был он массивен и грузен, к старости — толст, физически силен. Судя по всему, что мы знаем об Алексее Михайловиче, он был душевно здоровым человеком. Об этом свидетельствуют не только хороший характер, добродушие, веселый нрав, даже некоторая склонность к озорству, не оставлявшая его и в преклонные годы. Об этом легко судить по его отношению к людям: царь легко привязывался к своим близким и был верен им, даже если они проявляли какие-то несовершенства и вообще не были так хороши, как ему показалось. Он был верным супругом, хорошим соратником и надежным другом.
Несомненно, известно много случаев, когда царь оказывался очень добр и исключительно терпим.
В 1660 году сын Алексея Лаврентьевича Ордин-Нащокина, подававший большие надежды, бежал в Западную Европу. По мнению русских, ему «вскружили голову» иноземные учителя, и под их влиянием он и совершил такой чудовищный поступок. Не забудем при этом, что тогда все нерусские земли рассматривались как края неправедные, почти как ад на земле, и Алексей Ордин-Нащокин совершил еще и тягчайший религиозный грех. А. О. Ордин-Нащокин был совершенно убит, сконфужен и просил у царя отставки; вероятно, вполне искренне не считал себя вправе занимать какое-то положение в обществе.
Царь удостоил верного слугу личным письмом: «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку. С чего ты взял просить об этом? Думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын? От малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть мир Божий и Его дела; как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын ваш припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро к вам воротится».
Эти мудрые слова написаны человеком, которому 31 год.
Интересно, что сын Ордин-Нащокина и правда воротился домой! Его иностранные учителя вовсе не налгали ему про чудеса и увлекательные новинки западных земель. Они только не рассказали парню, что в Европе каждый человек должен уметь зарабатывать деньги и что, если он не умеет — не будет у него ни механических диковинок, ни даже куска черствого хлеба. Не будем осуждать учителей — они могли считать именно эти сведения совсем не обязательными для ученика, сына одного из вельмож сказочно богатой «Руссии». Или могли не говорить об очевидных для них вещах («а что, у вас все как-то по-другому?!»). Но, во всяком случае, в европейское общество юный Ордин-Нащокин не вписался, какое-то время скитался там нищим и вернулся домой почти как библейский блудный сын.