Во-вторых, эта система поддерживала русские промыслы и производства, ограждая их от конкуренции.
Такая система во всем мире называется протекционистской, а такая политика — протекционистской политикой (от латинского слова «protectio» — защита, покровительство). Эту политику, направленную на поддержку национального производства и торговли, проводило великое множество различных правительств в разное время, защищаясь от более сильных соседей.
Для нас же интереснее всего два обстоятельства.
1. Политику протекционизма, защиты французского производства и торговли от конкуренции бойких иностранцев, проводил во Франции Кольбер в своих таможенных тарифах 1664 и 1667 годов. То есть одновременно с Ординым-Нащокиным… или это Ордин-Нащокин «подсмотрел», как это делается во Франции?
Не берусь делать никаких утверждений, но вот вам факты — кондовая допетровская Русь ведет одинаковую политику и одновременно с Францией.
2. Авторитетный справочник сообщает, что впервые протекционистские тарифы в России были введены «при Петре I».
Вынужден (в который раз!) поправить сей уважаемый источник: политика протекционизма в Московии началась еще с Ордин-Нащокиным…
Одновременно Афанасий Лаврентьевич направляет в Западную Европу целый ряд торгово-дипломатических посольств и довольно крепко привязывает российскую экономику к мировой. Не стоит преувеличивать степень этой «привязки», но важно, во-первых, то, что такое сближение вообще происходит.
Во-вторых, важно, что правительство допетровской Руси придает большое значение торговле, производствам и промыслам — одним словом, всему, что имеет такое неопределенное название — экономика. Правительство живо интересуется этим и готово поддерживать «своих» торговых и промышленных людей. Новоторговый устав Ордин-Нащокина доказывает, что челобитные посадских людей правительство вовсе не пропускает мимо ушей, не отказывается их рассматривать. Оно готово вполне серьезно относиться к их требованиям и помогать им. То есть правительство, конечно же, постоянно решает свои проблемы с помощью посадских — и их денег, и их трудов. Но и оно готово ставить силы государства на поддержку посадских, и тут тоже мы ясно видим общую работу общества и государства, а не их противостояние.
В эти же годы Ордин-Нащокин пожалован Порецкой волостью Смоленского уезда, получает 500 дворов крестьян в Костромском уезде. Учитывая, что он еще занимался торговыми операциями в Прибалтике, Афанасий Лаврентьевич стал довольно состоятельным человеком.
Конец Ордин-Нащокина связан с тем, что примерно с 1670 года резко усиливается влияние нового царского любимца — А. С. Матвеева. Еще в январе 1671 года Афанасий Лаврентьевич упоминается в числе бояр, «бывших за великим государем», а в феврале того же года начальником Посольского приказа становится А. С. Матвеев, а А. Л. Ордин-Нащокин отставлен от службы. В 1672 году Афанасий Лаврентьевич под именем Антония постригся в монахи Крыпетского монастыря в 12 верстах от Пскова.
Впрочем, в 1679 году, уже незадолго до смерти, совсем стариком, он опять вел переговоры с поляками, видимо, его опыт все-таки еще был нужен.
Очень возможно, падение Ордин-Нащокина связано с его личными качествами — полным отсутствием смирения, гибкости, хитрости, дипломатичности. Всю жизнь Афанасия Лаврентьевича окружали всевозможные недруги и возникали разнообразнейшие склоки.
Скажем, он писал царю длиннющую, в несколько метров подклеенных листов бумаги, челобитную, в которой обвинял дьяков Посольского приказа только что не в измене, а уж в «преступном небрежении» и в «дел никаких незнании» — прямым текстом. Дьяки в отместку посылали Ордин-Нащокину в Андрусово в помощь некоего Желябужского, и посылали только потому, что его терпеть не мог Афанасий Лаврентьевич. Тот сразу же, не успев увидеть Желябужского, спрашивал: собирается ли тот ему помогать или приехал мешать? Следовал «великолепный» ответ, что ни помогать, ни мешать Желябужский ему не будет, а будет «править дело государево». В Москву летела новая челобитная, уже про непослушного Желябужского, а дьяки затевали скучнейшую бюрократическую волокиту и уже вправду начинали мешать Ордин-Нащокину делать важнейшее государственное дело…
Царю, наверное, порой до смерти надоедала необходимость влезать во все эти детали — кто кому что сказал, кто и зачем наступил кому и на какую именно ногу, разбираться в мелких склоках, мирить дьяков и думных дворян, защищать любимца и исправлять последствия его же поступков…
Кроме того, Ордин-Нащокин никогда не забывал о своем незнатном происхождении и очень гордился, что проложил себе дорогу только собственными трудами и способностями. И не упускал возможности сказать гадость боярам познатнее, показать им свое преимущество, продемонстрировать свои таланты и уязвить, показать невежество боярина — очень часто делая это и в присутствии царя. Похоже, даже и его западничество часто было лишь способом ущучить противников и наговорить им гадостей под видом полемики о судьбах страны.
Бояре платили ему тем же — скажем, делали публичный комплимент: ты-де все-таки хоть и царский холуй, временщик, а все-таки лучше Малюты Скуратова! От этого «комплимента», естественно, Афанасий Лаврентьевич готов был убить Шереметева с Хилковым, но устроить в Думе драку все-таки не решился или побоялся сцепиться сразу с несколькими дородными и сильными князьями. Впрочем, есть упоминание о том, что Афанасий Лаврентьевич как-то «скакал с посохом за Шереметевым», как раз подражая нравам столь ненавистных им бояр и далеко отходя от обычаев столь обожаемого Запада…
Своим склочным поведением и неуживчивостью Афанасий Лаврентьевич только затруднял политику самого Алексея Михайловича, вынужденного лавировать между Ордин-Нащокиным и другими незнатными западниками и родовитым боярством. «Ты меня вывел, так стыдно тебе меня не поддержать, делать не по-моему, давать радость врагам твоим, которые, действуя против меня, действуют против тебя», — так обращался Ордин-Нащокин к царю. А что претензии очень часто облекались в форму «бьет тебе челом бедный и беззаступный холоп твой Афонка Нащокин», мало что меняло. И Алексей Михайлович не мог не понимать, что это странный способ укреплять самодержавие — укреплять с тем, чтобы царь однозначно занял его,
Ордин-Нащокина, позицию. Возможно, Алексей Михайлович на каком-то этапе уже просто не смог или не захотел терпеть возле себя талантливого склочника, пытавшегося к тому же присвоить себе и волю самого царя.
Остается добавить, что Ордин-Нащокин не только устроил свой дом «по-европейски», но был убежденнейшим сторонником сближения с Европой, и более того, многие наши с печки упавшие «патриоты» наверняка объявили бы его законченным русофобом. Он очень громко говорил о превосходстве Запада, просто требовал у него учиться, и надо сказать, человеком был очень негибким, мало склонным к дипломатии. Мало того, что донимал бояр своими рассказами о западных странах, но и, по словам В. О. Ключевского, «своим ворчанием на несовершенство всего русского мог наводить страшное уныние».
Но царь-то его, как правило, слушал и действительно заводил в Посольском приказе и в других приказах методы управления, заимствованные из Европы (например, систему регулярных отчетов о проделанной работе), и, во всяком случае, внимательно слушал Афанасия Лаврентьевича.