Подписав договор с армянами, Афанасий Лаврентьевич побеспокоился и о создании флота, который мог бы ходить в Каспийское море. Делать корабли велено было в Коломенском уезде, в селе Дединове, и служилый иноземец Иван ван-Сведен объявил в своем приказе о найме четырех корабельщиков во главе с Ламбертом Гелтом, а полковник Корнелиус ван-Буковен отправился в Вяземский и Коломенский уезды осматривать леса. Плотников и кузнецов для строительства кораблей велено было набирать из жителей села Дединова, причем особо оговаривалось — брать «охотников», а никого не принуждать силой.
Первоначально планировали сделать первый корабль к весне 1668 года, но дело затянулось: сначала плотники не хотели идти на незнакомую работу. Пришлось сначала дать им «кормовые деньги», а потом уже приступили к работе, и работали эти 30 плотников плохо. Нужны были канаты и паруса, но опять же канатных дел и парусных дел мастера не хотели идти по доброй воле работать на создании флота. Пришлось велеть не кому-нибудь, а епископу коломенскому найти бичевных и парусных дел мастеров, а «резному мастеру» — вырезать на корабле изображение короны — пришлось везти изображение из Оружейной палаты, но и там его не оказалось… В общем, на местах ничто должным образом не решалось, и буквально каждая деталь типа вышитого орла на корабельном знамени вызывала переписку на уровне первых лиц в государстве. В результате корабль «Орел», яхта, две шнеки и бот спустили на воду только весной 1669 года, и только 13 июня корабль отправился в плавание вниз по Оке, потом по Волге, в Астрахань. Капитаном корабля стал некий Давид Бутлер, выписанный с 14 товарищами из Амстердама. Этот Бутлер представил царю и Думе артикулы, как капитан должен «между корабельных людей службу править и расправу чинить». Артикульные статьи царь подписал, заложив основу для Морского устава России.
В этой истории все очень напоминает классические истории времен Петра I — постройку кораблей, которой руководят иноземцы, голландский капитан и основная часть команды тоже из Голландии, а матросы на корабле и яхте — явно русские.
Но в очень важной детали эта история никак не напоминает «петровские». Население не хочет выполнять никаких непривычных, нетрадиционных работ, пусть даже за плату и по высочайшему распоряжению. Это доказывает, что общество Московии в основе своей остается еще традиционным. Но правительство не ломает этой традиционности кнутом и дыбой, а уговаривает, уламывает, учит людей. По существу, правительство приучает людей к жизни в более гибкой, более динамичной действительности и к жизни по правилам рыночной экономики. Петр I поступал совсем не так.
Жаль, что корабль «Орел», яхта, две шнеки и бот, обошедшиеся в 9021 рубль, так ничему путному и не послужили: в Персии умер шах Аббас, а его преемник вовсе не хотел давать армянам возможность торговать с Московией. Разбои разинцев надолго закрыли волжский речной путь, а когда безобразие кончилось, у кормила внешней политики стоял уже не А. Л. Ордин-Нащокин, а А. С. Матвеев.
Артамон Сергеевич провел совещание с торговыми русскими людьми, и те единодушно высказались за то, чтобы самим торговать шелком, а никому, в том числе и армянам, не позволять. Матвеев приказал никому из русских людей в Персию не ездить и из Персии никого дальше Астрахани не пускать. Тем все и кончилось на долгие годы, почти на столетие.
А что сталось с самим «Орлом»? Тут, видите ли, дело такое… Тут, понимаете, прогрессивное казачество и не менее прогрессивное крестьянство восстало против своих угнетателей, и среди прочих революционных актов Степан Разин сжег корабль «Орел»: как дело царское, барское и народу глубоко ненужное. Даже своей гибелью злополучный «Орел» предвосхитил многие и многие события позднейшей истории…
Забегая вперед, скажу еще и о намерениях царя Федора Алексеевича и Василия Васильевича Голицына создать флот на Черном море.
Строить корабли этого флота предполагалось под Воронежем, как раз там, где кончаются знаменитые воронежские дубравы. Из корабельных дубов думали возводить корабли, рассчитывая использовать их в войне с турками как своего рода секретное оружие. Дело в том, что долгое время считалось, будто из Дона нельзя вывести корабль — в устье скорость течения резко падает, река откладывает здесь песок, и глубины в устье гораздо меньше, чем в реке под Воронежем. Но казаки доносили — если ветер с моря, глубины в устье Дона увеличиваются так, что корабль вполне можно провести. По заданию Москвы казаки измерили эти глубины, и получалось: корабли удастся провести в Азовское и в Черное моря, использовать в войне против турецких крепостей в Крыму, да и самого Константинополя.
Трудно сказать, какое впечатление на турок оказало бы появление в Черном море европейских кораблей… В 1699 году, когда всякий эффект неожиданности будет уже безнадежно потерян, Петр выведет в Черное море эскадру из нескольких судов, и даже тогда это окажет на Константинополь колоссальное впечатление. В пропаганде позднейшего времени этот «прорыв в Черное море» так и остался заслугой Петра, а сама схема будет потом множество раз повторяться — Петру будут приписывать заслуги его отца, старшего брата, даже Василия Голицына. Так и «дедушкой русского флота» нарекут его ботик, делая вид, будто не было задолго до него на Руси никакого такого корабля с гордым именем «Орел» и не было проектов ни черноморского, ни балтийского флотов.
Устав 1621 года вполне допускает службу иноземцев в армии Московии. Уже имена полковников, посланных в Швецию, Данию и Германию закупать вооружение и нанимать солдат, ясно свидетельствуют — это не было чистой теорией. А после этой вербовки иноземцев в московитской армии оказалось и еще больше, счет пошел уже на тысячи человек.
В истории Смоленской войны много раз упоминаются эти «служилые иноземцы», и поминаются очень по-разному.
Подойдя к Смоленску, король Владислав IV пытался сбросить русских с Покровской горы, где стоял полковник московитской армии Маттисон.
Когда с высоты горы Скавронковой поляки стреляли по московитским позициям, их ядра попадали в лагерь. Картечь от русских позиций еще долетала до поляков, потому что была все же легче, а ядра не долетали, потому что московитские пушки стояли низко. В московитском лагере было много убитых и раненых, Шеин собрал военный совет. Уже знакомый нам полковник Лесли высказался в пользу атаки: если, мол, сидеть без дела, так всех постепенно и перестреляют. Другой иноземец, полковник Сандерсон, был категорически против: нет сил для успешной атаки, в активном деле только потеряем людей.
Скрипя зубами, Александр Лесли обвинил Сандерсона в измене. Сандерсон бросился на Лесли, их пришлось силой разнимать, а воевода Шеин повысил на обоих голос.
Вскоре, 2 декабря 1633 года, осажденные русские пошли в лес за дровами. Поляки напали на них, совсем не готовых воевать; убито оказалось до 500 человек.
Когда узнали об этом несчастье в обозе, Лесли уговорил Михаила Борисовича Шеина самому поехать посмотреть, сколько погибло людей. Ехали втроем — Шеин, Лесли и Сандерсон. Лесли вдруг обратился к Сандерсону и, показывая рукой на трупы, закричал: