Человек — единственное животное, которое умеет реагировать на кризисы природы и общества, на социоестественные кризисы {1} не только расселением и гибелью.
Человеческое общество способно еще и переходить к более интенсивной жизни — грубо говоря, получать больше от той же самой земли. Поэтому всякое перенаселение ученые так и называют — «относительное перенаселение». На территории современной Скандинавии во времена викингов жил от силы 1 миллион человек — и пищи им не хватало. «Пришлось» посылать ватаги викингов — на добычу или на смерть. «Приходилось» порасселяться по всему миру, спасаясь от нехваток и гибели на родине.
Но, конечно же, в любом обществе возможен выбор — начать работать и жить более интенсивно, научиться получать больше на той же территории. Или пытаться судорожно расселиться за пределы своих земель. Или ввязаться в войну, после которой население уже не будет «избыточным».
По описанию Н. В. Гоголя, казаки — типичные маргиналы, выбрасываемые или уходящие сами из популяции, которой стало не хватать привычной пищи. Их поведение построено на двух мощных, хотя и вряд ли осознаваемых ими программах:
1. На отторжении всего усложненного, интенсивного, многовариантного. Все, что выходит за пределы самых простых дел и понятий, отвергается ими с предельной агрессивностью.
2. На ощущении, что людей в мире слишком много, и их число необходимо поубавить…Но в число «лишних», конечно же, легко попадают и они сами…
От самоуничтожения казаков может спасти только то, к чему они относятся с наибольшим отвращением. Кстати, и запойное пьянство — ведь тоже совсем неплохой способ самоуничтожения. Стоит прекратиться одному способу массового самоубийства, как на смену приходит другой.
Поразительно, но другой певец поляко-казацкой войны, Генрих Сенкевич, тоже описал идущий природный процесс…
Если внимательно читать Сенкевича, особенно «Огнем и мечом», легко заметить у него два интереснейших феномена.
Во-первых, для него запорожцы — чисто природное явление. Правда, Н. В. Гоголь никак не различает казаков, украинцев и русских. А Г. Сенкевич очень видит между ними разницу: «Сечь, занимающая незначительное пространство, не могла прокормить всех своих людей, походы случались не всегда, а степи не давали хлеба казакам — поэтому масса низовцев в мирное время рассыпалась по окрестным селениям. Вся Украина была полна ими, и даже вся Русь! …Почти в каждой деревне стояла в стороне от других хата, в которой жил запорожец» [35. С. 72–73].
«Так продолжалось год или два, пока не распространялась весть о каком-нибудь походе на татар, на ляхов или же на Валахию; тогда все эти бондари, кузнецы, шорники и воскобои бросали свои мирные занятия и начинали пить до потери сознания по всем украинским кабакам…Старосты тогда усиливали свои отряды, а шляхта отсылала в город жен и детей» [30. С. 73].
Как видно, мои подозрения подтверждаются — далеко не всякий украинец на зов казаков тут же испытывал приступ буйного помешательства, бросал мирные занятия и пулей мчался на войну. Это касается только весьма специфичного контингента — «низовцев», они же — запорожцы.
Но вот происходят чисто зловещие, но вполне природные явления: в январе тепло, как в мае; дичает скот; собираются в стаи волки; упыри гоняются за людьми («привычное ухо издали отличало вой упырей от волчьего воя») [30. С. 7], и «птицы ошалелые летят»…
А казаки тоже собираются в стаи, отказываются от хлебопашества и ремесел, начинают тут же пить горилку, пропиваясь до нитки, и непонятно зачем бросаются на людей… Смысла в их действиях не больше, чем в поведении нежити или тех же волков.
Второе любопытнейшее явление — Г. Сенкевич даже как-то не очень гневается на казаков. Скорее у него присутствует в отношении к ним эдакая сочувственная позиция; порой — чуть ли не любование красивыми людьми, живыми и мертвыми.
Так, Джим Корбетт, пуская пулю в Радрапраягского людоеда, сохраняет сочувственное отношение к зверю, занявшему «неправильное» место в пищевой цепочке. «На земле, положив голову на земляной забор, лежал старый леопард, погрузившись в свой последний крепкий сон…» [36. С. 139]. Интересно, что к туркам, и даже к татарам, отношение у Генриха Сенкевича иное — требовательное, порой обвиняющее. Видимо, все-таки считает их людьми. Казаков же он никогда не обвиняет ни в чем, просто описывает.
Только давайте не будем рассказывать сказки о войне двух разных народов. Так сказать, о столкновении разных «стереотипов поведения». Поляки Генриха Сенкевича — это, как правило, вовсе не этнические поляки. Разве что пан Заглоба может быть отнесен к их числу.
Но и Анджей Кмитец, и Володыевский, и Кшетузский — это «русская шляхта».
В ходе польско-казацких войн, в том числе и под стенами Дубно, сходятся люди одного народа, одного языка (между Андрием и его возлюбленной нет языкового барьера). Это — гражданская война славян, выбравших разные пути выхода из социоестественного кризиса.
Одни славяне не способны переходить к интенсивным технологиям и ведут себя вполне как двуногие разумные лемминги.
Другие славяне оказываются способны на человеческий способ разрешения своих проблем, и они пытаются отстоять свое право продолжать в том же духе.
Кто здесь наши предки?
Официальная версия такова, что казаки — это как бы предки современных русских. Официальная версия современной, возникшей после 1991 г. Украины — в том, что казаки — предки украинцев.
Но только что было показано — казаки сгинули без следа — да они же сами этого и хотели…
Наверное, в крови русских и украинцев (вероятно, и поляков) действительно течет какая-то исчезающе маленькая капелька крови запорожцев.
Но вот крови населения тогдашнего Дубно в крови современных русских течет уже совсем немало. И не случайно столько неглупых людей имели предков, «вышедших из Литвы». В числе их — и Владимир Иванович Вернадский.
Гоголь, «Тарас Бульба» и русское общество
Справедливость требует признать, что Гоголь написал на удивление двусмысленную повесть. С одной стороны, в ней решительно все, как и «должно быть» согласно Большому Московскому Мифу. Ангелоподобные казаки, «защита веры», фанатическая преданность своим идеалам и прочие «необходимые» стереотипы. Сечь всегда права и показана как защитница веры и всей Руси, верная сподвижница Москвы.
Не зря же Тарас Бульба перед смертью кричит, что «уже и теперь чуют близкие и дальние народы: поднимается из русской земли свой царь и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!» [30. С. 334].