В общем, «все правильно», заказ выполнен на совесть. Но есть другая сторона… Заказ выполнен так, что невозможно не прийти к прямо противоположным выводам. Противоположным как раз Большому Московскому Мифу. Казаки описаны так, что от них буквально начинает тошнить. Поляки же — так, что им невольно начинаешь сочувствовать.
То есть Н. В. Гоголь написал свою повесть так, что она оказывает воздействие, прямо противоположное заявленному. Полнейшее разоблачение Большого Московского Мифа! Поляки объявлены злейшими врагами православной веры и агрессорами. Но в книге они только обороняются, а казаки вешают монахов и сжигают аббатства и монастыри. Вовсе не поляки, а именно казаки угрожают вере ляхов, образу жизни и даже самому физическому существованию. То есть совершают все, в чем ритуально обвиняют поляков!
Это может иметь два объяснения:
1. Н. В. Гоголь сознательно заложил такого рода мину в своей повести.
2. Н. В. Гоголь честно выполнил заказ, а «мина» взорвалась помимо его воли, нечаянно. Честный исполнитель заказа вступил в противоречие с художником. Не первый случай, кстати, в истории мировой литературы.
Может быть, он потому и поместил действие повести в некое условное время, понимая — ему придется создавать миф о том, чего никогда не было и не могло быть. Придется врать, создавая защитников Отчизны из обезумелого зверья. Создавать фиктивную историю своей любимой Малороссии? И облегчил себе то, что приходилось делать по заказу.
Самое же странное в том, что этих особенностей «Тараса Бульбы» практически никто не замечал. Реакцию всех людей «старшего поколения», вернее, нескольких поколений, я помню достаточно хорошо. И тех, кто родился между 1890 и 1900 годами… Детей этого поколения — тех, кто родился между 1920-м и 1940-м… Наконец, своих старших сверстников, пришедших в мир после 1945-го. И все были совершенно уверены, что Николай Васильевич написал своего рода «патриотическую сказочку!».
Отношение к Запорожской Сечи достаточно хорошо характеризует тоже хорошо известная картина И. Репина: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». История, кстати, подлинная; запорожцам султан послал письмо с предложением перейти к нему на службу; начиналось письмо, как полагается, с титулования султана как сына Солнца и брата Луны… и много чего в том же духе. Сохранилось несколько списков ответного письма запорожцев разной степени непристойности. Мне доводилось читать вариант, начинающийся словами: «Бiсову да блядову сыну и черту лысому брату, коту холощеному, аки лiв рыкающему…» И в том же духе страницы четыре, на уровне неумного четвероклассника, которого пускали одного гулять, куда не следует, а он и наслушался того, что знать ему еще не полагается. Вот эту-то дурость, о которой и говорить трудно без чувства неловкости, изображает человек масштаба Ильи Репина! Да еще изображает одного из писцов, записывающего поток грубостей и непристойностей, портретно похожим на Гоголя!
Я сам был единственным известным мне представителем своего поколения, который воспринял «Тараса Бульбу» совершенно «неофициально».
Я был настолько одинок в своем отвращении к Тарасу и Остапу, что всерьез начал опасаться — может быть, это у меня действует четвертушка немецкой крови в моих жилах, так сказать, «стереотип поведения» неподходящий.
Спасла положение вещей моя вторая жена… Совершенно самостоятельно она пришла к тем же самым выводам и сама завела разговор о втором плане «Тараса Бульбы». Анализ произведения был проделан вовсе не под моим влиянием и даже на более высоком уровне: как-никак профессиональным филологом.
Беседы со сверстниками Елены Викторовны убедили: по-видимому, в мир пришло наконец поколение, которое плевать хотело на Большой Московский Миф во всей его зловонной красе.
Но это — поколение, родившееся в 60-е годы XX столетия. А до этого?
На протяжении жизни, по крайней мере, восьми поколений русских людей общество не усомнилось в смысле написанного Н. В. Гоголем! Это же потрясающе! Общество без малейшего преувеличения увидело в повести совсем не то, что в ней действительно содержится, а только то, что ему захотелось увидеть. А хотелось ему видеть только одно — подтверждение своим собственным бредням: Большому Московскому Мифу.
Великий, могучий… на удивление несчастливый народ.
А. Янов
Жилье археолога — палатка.
Еда археолога — консервы.
Орудие археолога — лопата.
Радость археолога — пожар.
Счастье археолога — помойка.
Мечта археолога — могила.
Студенческие «Заповеди археолога»
…Узнаем, конечно же, из исторических источников: из писем, документов, записей, рассказов, пришедших из других эпох. Самым ценным видом источников являются летописи — это ведь официальные документы, в которых полагалось фиксировать самое важное. Впрочем, в этом же и слабость летописи — в ней выражается некое официальное мнение. А ведь и у государства, и у могучего монастыря или княжества вполне могут быть свои политические интересы.
Например, смоленский епископ Иосиф Солтан очень хотел, чтобы Смоленское княжество перестало подчиняться Великому князю Литовскому и вошло бы в состав Московского государства. Епископ поручил написание летописи писцу Авраамке… «Авраамкина летопись» весьма полезна, содержательна, поскольку весьма подробно излагает историю Смоленской земли в XIV–XV веках. И конечно же, из этой летописи ясно видно — ну до чего же все жители Смоленска, весь народ Смоленской земли не то что хочет… прямо-таки жаждет пойти под державную руку Москвы.
Или вот было в польском католическом городе Львове православное Львовское братство. Никто вроде бы особенно не обижал братчиков, но и король Польского государства, и католическая церковь, и подавляющее большинство населения были уверены: всем православным совершенно необходимо срочно перейти в католицизм. А вот братчики в этом вовсе не были уверены, и, конечно же, их отношение к происходящему отразилось в «Летописи Львовского братства».
Как быть?! В первую очередь сравнивать записи в разных летописях. У археологов есть такая поговорка (к ней мы еще вернемся попозже): «Одна дата — это не дата». Точно так же и факт, о котором сообщено всего один раз в одной летописи, — это не факт. Все сообщения всех летописей обязательно нуждаются в подтверждении. Вот, например, польские летописи сообщают о битве при Грюнвальде 15 июля 1410 года. О сокрушительном поражении немецкого войска. О том, что большая часть рыцарей Тевтонского ордена погибла или попала в плен, что магистр ордена убит и что немецкой орденской опасности над Польшей нет и в помине.
И возникает вопрос: а может быть, польские короли попросту придумали все это?! Может, не было никакого Грюнвальдского сражения? Или было, но не под Грюнвальдом? А если было под Грюнвальдом, то, может быть, оно закончилось совсем не так, как пишут в летописях? Были ведь случаи, и еще какие! Фараон Рамзес выдал за победу сокрушительное поражение, понесенное от хеттов при Кадеше. И не будь других источников, если бы современные ученые пользовались только египетскими записями, мы владели бы, мягко говоря, несколько неточной информацией.