Увидев, что водитель «Волги», маленький, до смешного усатый, с круглой, точно монашеская тонзура, лысиной на макушке, вылез осмотреть бампер, Волошин тоже выскочил из своей машины и, зарычав, ухватил незадачливого водилу за грудки, вцепившись в его дешевую ветровку.
– Кретин! Волговод хренов! Не видишь, куда прешь? – бушевал он, готовый разорвать лысенького на клочки. А тот только хрипел испуганно:
– Ты чего, мужик?! Ты чего? Да там повреждений-то нет, вмятинка крохотная… Пусти, больно же!
– Убью! – орал Волошин. И действительно ударил бы лысенького, если бы подошедший сзади Юра не оттащил его силой…
Когда Виктор – с полыхающим лицом, в нетипично для него мятом и запыленном костюме – ворвался к себе в кабинет, Гуревич с помощниками ждали его уже почти час. Волошин не стал раздумывать, как он выглядит со стороны. У него было такое чувство, что если он задастся этим вопросом, то свихнется обязательно.
– Я опоздал, – констатировал он безо всяких извинений, на которые у него сейчас просто не было сил. – Давайте начнем сейчас же. У меня мало времени.
– Как скажете, Виктор Петрович, – отвечал владелец «ГурБанка». – Тогда сразу беру быка за рога. Нам стало известно, что контракт с итальянской компанией «Канцони» оказался расторгнут по вине «АРКа»…
Неизвестно, что собирался сказать Наум Аронович после этого. Возможно, ничего плохого. Возможно, он лишь собирался выразить Виктору свое сочувствие или просто начал с этих слов свое предложение помощи его компании. Но Волошин не дал ему договорить.
– Да как вы смеете! – заорал он. – Какая разница, чья вина! Какое вы право имеете рассуждать о моей вине! Мы все сделали как надо! А если вы на стороне поганых итальянцев – валите отсюда! «АРК» и без вас обойдется!
Помощники недоуменно уставились сначала на него, потом на своего босса. Тот с невозмутимым и полным достоинства лицом спокойно закрыл свою папку, встал, проговорил, чуть наклонив голову: «Всего хорошего!» – и направился к выходу. Помощники поспешили за ним. А Виктор, вырвавшись из кабинета следом за ними, словно разрушительный смерч, с досады наорал на попавшегося на его пути Мишу Грушинского. После чего снова вернулся в кабинет, вызвал к себе Валеру Гордина и с каким-то тайным сладострастием, с безумием подступающего конца, который нельзя предотвратить, насмерть рассорился со студенческим другом. Он накричал на него так, как не кричал никогда ни на кого в своей жизни, обозвал тупицей и бездарем и даже, кажется, кинул ему в лицо какие-то бумаги… Когда его компаньон молча закрыл за собой дверь, Виктор вместо чувства вины и утраты ощутил какое-то бессмысленное торжество – пусть, пусть все знают, как ему плохо!
Он не стал говорить ни с секретаршей Ниночкой, вбежавшей к нему в кабинет со стаканом воды и какими-то таблетками (Гордин, наверное, отправил, зараза!), ни с подошедшим к нему внизу Сашей, еще ничего наверняка не успевшим узнать, но уже сообразившим, видимо, что пахнет жареным, ни с Юрой, который бросился за ним, пытаясь выяснить, куда они едут.
– Я поеду один, – сквозь зубы прошипел его начальник, подбрасывая в правой руке ключи от машины. – Ты мне не нужен. Понял, чудило?
Поехал Волошин по уже ставшему привычным маршруту – на Сиреневый бульвар. А оттуда вернулся домой и напился.
Такое решение проблемы ему понравилось. По крайней мере, под воздействием спиртного отступала постоянно мучившая его боль – этот непонятный, но изматывающий сплав тоски, агрессии, ненависти ко всему вокруг с физической слабостью и отвратительным самочувствием. Он пил весь вечер, один (сама мысль о том, чтобы видеть сейчас кого-то рядом, была неприятна), потом лег в постель, непривычно быстро заснул и спал пусть и беспокойно, зато без кошмаров.
Утром пришло похмелье, тяжелое, как возмездие. Виктору было настолько плохо, что он не поехал на работу ни в тот день, ни на следующий, приказав Ниночке по телефону отменить несколько важных встреч. А когда все-таки добрался до офиса, то устроил там всем жуткий разнос – ни за что, просто потому, что попали под раздачу. И понеслось по кругу: выпивка – похмелье – пропущенный рабочий день – скандал в офисе – и снова выпивка…
Его друзья и партнеры, после несостоявшегося отпуска с головой окунувшиеся в обычные деловые заботы, быстро поняли, что с Волошиным творится что-то неладное. Когда по офису поползли сначала глухие, а потом все более и более настойчивые слухи о том, что шеф не в себе, каждый из волошинских друзей – Сашка, Валерка, Миша – воспринял эти разговоры по-разному.
Сашка явился к Волошину в кабинет, долго и недоуменно крутил воловьей рыжей башкой. Тяжело вздыхая, выспрашивал у друга детства, не заболел ли он, не обиделся ли на них за что-нибудь, и не случилось ли чего в его личной жизни во время отпуска. Получил на все свои вопросы раздраженные отрицательные ответы, однако же не ушел, застрял в кабинете еще на полчаса, вспоминая детство и стараясь разговорить Виктора, дабы вернуть былую непринужденность в отношениях. Бедолага, он не знал, что имеет дело с человеком, изгнанным из рая!.. А с такими шутки плохи. Ошарашенный, он вылетел из двери Волошина после того, как тот «по-русски» объяснил ему, что больше не располагает для него временем. Сашка вынужден был попросить у Ниночки крепкого кофе – чтобы прийти в себя после разговора с шефом, как он, немного рисуясь, объяснил сочувствующей девушке.
Никогда не делавший ставки, в отличие от Варфоломея, ни на какую «семейную дружественность» в деловых отношениях, Валера Гордин пытался «зайти» с другой стороны. Он начал давать на подпись шефу даже те бумаги, правом подписи которых обладал наравне с Волошиным. Он все чаще делал попытки стушеваться в присутствии Виктора, зримо выдвинуть его вперед на любом совещании, на любых переговорах. И если раньше столь явная, почти подобострастная демонстрация того, кто именно вожак в их риелторской стае, посмешила бы Волошина и даже, может быть, потешила бы его самолюбие, то теперь он совсем не испытывал благодарности к компаньону. Во-первых, сейчас ему все было неинтересно, деловой пыл его угас, и сил не было заниматься делами фирмы даже тогда, когда они, дела эти, требовали его обязательного и неусыпного внимания. А во-вторых, чем больше Валера старался угодить и помочь шефу, тем меньше шеф верил ему. «Тяжелая артиллерия» – вроде той прямой грубости, которую Волошин применил по отношению к Сашке, – здесь не подходила, и он просто сократил свое общение с Валерой до минимума, каждый раз в разговоре умело обдавая его ледяным равнодушием. Гордин был умным и опытным менеджером; он быстро понял этот маневр и старался теперь – за исключением ситуаций явной необходимости – близко к Волошину не подходить.
Миша Грушинский, в силу своей молодости и непосредственности, воспринял все происходящее особенно остро. Он пытался задать шефу самые неудобные, то есть самые прямые и искренние, вопросы, не получив на них ответа, не успокаивался, а продолжал лезть с разговорами «по душам» и, что самое неприятное, с советами.
– Слушай, ты, сопляк, – не выдержал вскоре Виктор, – кто ты такой, чтобы учить меня, как мне жить и что делать?