И, невольно отметив про себя возвращение между ними старинного «ты», Алексей сказал своему бывшему соратнику полную и единственную правду, на которую сейчас был способен:
— А почему бы и нет, Володя?
Почему бы и нет, думал он потом длинными, слякотными осенними днями, вспоминая сентябрьский, разомлевший от последнего солнца Париж и веселых студентов на крохотной сцене, наполнявших зал мелодичной французской речью и живыми, естественными движениями? Почему бы нет, если их режиссер говорит правду и действительно готов организовать международный проект, в котором найдется место не только для сокурсников Натали, но и для его, соколовских ребят, оставшихся временно не у дел, — таких, например, как Иван Зотов? Почему бы и нет, если пока он свободен, не обременен никакими обязательствами и не скован никакой другой работой? Да, почему бы и нет?…
И, созвонившись с Луи, но не дав ему пока окончательного ответа, однако выяснив направление его мыслей и пожелания по части возможного спектакля, Соколовский засел за новую вещь. Он никогда не писал пьес как таковых — он был режиссером, продюсером, но не драматургом, — однако практически все его постановки базировались на основе, придуманной и созданной им самим. Ему хотелось придумать для нового международного молодежного проекта идею, сюжет, где не важны были бы слова и, следовательно, не существовало бы языковых барьеров. Это должна быть красивая и ясная история, способная достучаться до каждого сердца и не нуждающаяся в сложных сценографических построениях и вычурных декорациях. История человеческих чувств, а не человеческих поступков, полная внутренней динамики, а не внешних многоступенчатых событий и поворотов… История человеческой души, история любви и потери — такая, какая была рассказана в старом бабушкином дневнике.
Накануне приезда Натали — этот день позднего ноября давно уже был накрепко впечатан в его внутренний душевный «календарь» — Алексей впервые позвонил в Париж, но не бабушке, а Эстель. Они разговаривали и прежде, и всегда это случалось либо по ее инициативе, либо случайно, если она вдруг брала трубку, когда он хотел услышать бабушкин голос, и тогда, безошибочно почувствовав его настроение, она произносила свое мягкое: «Здравствуй, Алеша. Передаю трубку Наталье Кирилловне…» Алексей и сам не мог понять, почему он так осторожен был в общении с женщиной, давшей ему той ночью столько настоящего тепла и невыдуманной радости. Может быть, потому, что боялся разочарования, не смел и в мыслях строить будущее, основываясь на одной только ночи, опасался принять обычное сексуальное притяжение за подлинную страсть?… Во всяком случае, он не собирался обсуждать это с ней по телефону. Вот когда снова увидятся…
— Эстель, я хотел поговорить с вами о пребывании Натали в моем городе, — торопливо и по-деловому начал он, едва заслышав в трубке ее тихое приветствие.
— Да? — откликнулась женщина, и Алексей почувствовал, что она улыбается.
— Видите ли, дело в том… — Он отчего-то боялся высказать просьбу, гвоздем засевшую у него в мыслях, и потому заговорил совсем о другом. — Я хотел сказать вам, что беспокоиться не о чем. Гастроли студенческого театра организованы на хорошем уровне, и я еще подключил свои связи, чтобы ребята смогли не только себя показать, но и увидеть все самое интересное в театральной жизни Москвы. Я думаю, поездка запомнится им надолго. Им забронированы хорошие места в аспирантском общежитии МГУ, но…
Он замолчал, опасаясь быть не так понятым. И тогда Эстель неожиданно пришла ему на помощь:
— Я совсем не боюсь отпускать ее одну. Ведь рядом будете вы, не правда ли?
— А как бы вы с бабушкой отнеслись к тому, чтобы она остановилась не вместе со своей труппой, а у меня дома? Понимаете? — сбивчиво заговорил Алексей, с испугом ожидая, что Эстель прервет его вежливым и вполне обоснованным отказом. — Понимаете, я живу сейчас совсем один, а квартира такая пустая и огромная… Мне было бы легче… Конечно, если вы полагаете, что…
Он совсем запутался и безнадежно прервал речь. Идиот, устало подумал о самом себе. Нашел на что ссылаться — я сейчас совсем один… В том-то все и дело.
И в этот самый момент он уже не шестым чувством, а нормальным слухом почувствовал, как смеется Эстель.
— Ну, разумеется! — весело сказала она. — А мы с Натальей Кирилловной и не подозревали, что вы до такой степени раб условностей… Ваша бабушка даже немного обижалась, что вы не поторопились предложить Натали свое гостеприимство еще тогда, когда вопрос с ее поездкой был окончательно решен. Знаете, Наталья Кирилловна ворчала, что ее собственный внук мог бы показать сестричке московский быт и традиции «изнутри», а не заботиться с такой похвальной тщательностью об организации лучшей гостиницы для ее театра…
Алексей с облегчением перевел дух.
— Слава богу, — сказал он искренне, уже сам не понимая, почему так боялся высказать свое приглашение. — А мне-то казалось, что…
— Она прилетает завтра в полдень, — решительно прервала его Эстель. — Вы сможете ее встретить? И позвонить мне потом на работу, в агентство?
Алексей кивнул, совсем забыв, что собеседница не может его видеть. Сам-то он видел Эстель вполне зримо: вот она стоит, сжимая телефонную трубку маленькой крепкой рукой, и волосы, как всегда, падают ей на лицо, а она убирает их привычным движением, как делала это в саду Тюильри, и в маленьком уличном кафе, и еще потом, ночью, отбрасывая прочь ненужную завесу, мешающую ему прижаться к ее лицу…
— Конечно, мы позвоним, — пробормотал он и поднес трубку к губам так близко, словно пытался дотянуться теперь до губ Эстель. Ему казалось, что в трубке после его слов повисла короткая, нервная пауза; он чувствовал — нет, не так: красивая и желанная женщина там, в Париже, ждет от него еще каких-то слов… Но ему слишком многое хотелось сказать ей, слишком во многом удостовериться, чтобы он посмел обратиться сейчас к ней со словами любви. И, слушая позже короткие, тревожные гудки на линии, он подумал о том, что, даже если для нее все случившееся — лишь дань случайному увлечению, он не станет жаловаться и гневить Бога. Не понимая, что и она теперь думает о том же: не было ли для него это парижское приключение лишь легким экспромтом стареющего мужчины? — Алексей не смел быть уверенным ни в чем. А не надеясь ни на что, бессмысленно загадывать свое будущее. Уж слишком хорошо он теперь знал, что не стоит пытаться устраивать торги с судьбой, не стоит просить у нее больше, нежели она стремится сама отпустить тебе. Надо просто принимать жизнь такой, какой она складывается, и быть благодарным за то, что имеешь. В конце концов, судьба не глупее нас — она не хуже нас знает, что нам нужно…
Немедленно после приезда Натали окунулась в московскую жизнь с такой жадностью, пылом и энтузиазмом, что Алексей лишь посмеивался, не скрывая больше от себя, насколько сильно напоминает ему эта девочка его погибшую дочь. Они как-то быстро и неожиданно легко перешли с ней на «ты», и это новое выражение родства и близости доставило Алексею неописуемую радость.
Девушка целыми днями, а то и ночами, носилась по городу, то репетируя с друзьями, то знакомясь с достопримечательностями столицы, то, благодаря протекции Соколовского, общаясь со знаменитыми российскими актерами, а он только качал головой, вспоминая, как Татка, бывало, умудрялась выжать из любой встречи, любой поездки максимум полезной информации и с юношеским максимализмом заявляла, что сон — это пережиток прошлого. Французская сестричка врывалась в дом, нисколько, кстати, не затруднившись считать его абсолютно своим, отшвыривая в сторону маленький красный рюкзачок и с ходу залетая в рабочий кабинет Алексея с криком: «А ты знал, что?…» И он либо уверенно кивал в ответ, либо недоуменно поднимал брови, выслушав ее очередную новость, — но, во всяком случае, и не думал сердиться за то, что его оторвали от работы. Точно так же, когда-то дочь могла ворваться к нему в любое время и со священным правом собственницы — ведь ей принадлежала вся его жизнь! — захватить внимание Алексея в свой маленький крепкий кулачок… Натали, зевая и нимало не стесняясь короткой полупрозрачной ночной рубашки — ох уж эти француженки! — выползала из своей комнаты по утрам и шлепала в ванную, по пути сонно чмокая Алексея в щеку. А он пугался того, как сильно было в нем в этот миг желание прижать ее к себе и поцеловать в ответ, и принимался устраивать себе допрос с пристрастием: только ли отцовские чувства толкают его навстречу этой девочке? Ему хорошо были известны многочисленные душещипательные истории из жизни друзей-приятелей, умудрившихся к пятидесяти годам свихнуться от любви к какой-нибудь лолите. Но, к счастью, совесть Алексея Соколовского всегда реагировала на нелицеприятные вопросы подобного толка с иронией, и вскоре он перестал испуганно выискивать в своих чувствах к молодой француженке какой-либо сексуальный оттенок. Натали просто стала дорога ему; она так же уверенно и спокойно вошла в его сердце, безошибочно отыскав в нем опустевшую отцовскую нишу, как ее бабушка однажды сумела покорить его сознание и мысли, а ее мать — завладеть всеми его мужскими чувствами.