При мысли о том, что вот в эту минуту Губон рассказывает Самопалу всю их подноготную, всем стало зябко. Но уходить никто не хотел: каждый чувствовал, что в одиночку станет совсем непереносимо.
Пацаны (кто не пропил мобильники) обзванивали друзей: как кто отделался, кого еще замели. Похоже, омоновцы в тот день пленных не брали, все оказались на свободе. Получив изрядную трепку, ребята сматывались кто куда.
Саньку казалось, что ему еще хуже, чем остальным. Ведь он был здесь не просто так, как остальные пацаны, — он входил в Патриотический союз, составлял там списки. Правда, из этих списков у него ничего не вышло. На погром все и так пошли, без всяких списков, ему и звонить-то никому не пришлось.
Но это — если спокойно рассудить. А у ментов наверняка другие взгляды. И как дойдет дело до прямого вопроса — что тогда сказать? Промолчишь — загремишь в колонию. Сдашь своих — тоже лажа. В лучшем случае придется переезжать из этого района… А в худшем — просто убьют.
Не зная, что делать и как быть, он поехал в штаб и напоролся на запертые двери. Не только красный уголок, но и подвал с качалкой оказались закрыты. И свет нигде не горел.
Мамка действительно из гостей вернулась под хмельком, потому ругать его не стала. Только сказала:
— Тебе тут полкласса звонило.
— Темка, что ли, звонил?
— И Тема, и Лева, и девчонки какие-то, не знаю уж, кто.
Что-то всех их сегодня прорвало? Перезвонить разве Теме? Как-то неохота. В новой, сегодняшней жизни Санька Артему Белопольскому места не нашлось. Такая дружба, похоже, сама собой иссыхает без следа.
«Ладно, сегодня звонить не буду, а завтра, в воскресенье, звякну ему пораньше».
Когда ложился спать, заметил, что болят у него не только ноги, но и рука. Потянул, наверное, когда тех парней на крышу втаскивал.
Он втаскивал их потом снова и снова, всю ночь — в тяжелом, бесконечно повторяющемся сне.
Рано утром Тема позвонил сам.
— Привет!
Голос его звучал тревожно. Но Санек этому значения не придал:
— Хаюшки!
— Ты уже знаешь?
Что за дурацкий вопрос?
— Про что?
— Про Лилу.
— А что про Лилу?
В трубке было слышно, как Тема сглотнул, прежде чем заговорить снова.
— Лила умерла.
— Чего?! — тут уж Санек растерял все слова. Но, может быть, это всего лишь розыгрыш? Какая-то новая школьная шутка, прикол, которого он пока не знает? — Как это — умерла? Я ведь с ней говорил вчера!
— Говорил… Утром, наверное. Все, нету Лилки! На машине вчера с родней поехала, на Окружной дороге водитель чего-то растерялся, замешкался, стал перестраиваться… В них трейлер врубился на полном ходу. Двое в Склифе, а Лилка — в морге. Мне вчера Коза позвонила, она первая узнала.
И в душе, и снаружи разом стало черным-черно.
— Я ее знала? Это что, твоя подруга была? — допытывалась мать.
Санек не ответил, только лицом дернулся. Мама поняла: подруга. И больше ни о чем спрашивать не стала.
Между тем материал о побоище на рынке показали по телевизору в тот же вечер. Говорили о нем и на другой день в воскресных еженедельных программах. Показывали перебинтованных хачиков, заполошно машущих руками бабок, которые все-то видели, все-то знают. Особенно подробно отсняли телевизионщики разбросанные на бетонном полу арматурины.
Горе, как и радость, сбивает людей вместе. В восемь вечера в понедельник Тема позвонил снова.
— Выйдешь?
— Выйду.
— Ну тогда на игрушках?
— Угу.
Это означало, что они должны будут встретиться на детской площадке во дворе минут через пять-десять.
Эх, давно же они не виделись! Недели три, но казалось, будто не один месяц. Наверное, только после лета, проведенного врозь, смотрел Санек на друга таким взглядом — удивленным, как смотрят на чужого, лезущего почему-то в родню. Похоже, пути их успели уже далеко разойтись. И Тема, наверное, чувствовал то же самое. Но сейчас, пусть временно, они снова соединились.
Крепко, по-мужски, пожали друг другу руки.
— Нового оттуда ничего? — спросил Санек.
— Чего там может быть нового? — мрачно ответил Тема. Хотел сказать, что Лила не ожила, но промолчал, счел шутку неприличной.
— Ну, например, когда ее хоронят?
— А тебе разве никто ничего не сказал? В среду. Весь класс снимают после третьего урока. Подгонят автобус к школе, повезут на Троекуровское кладбище. Там будет отпевание в церкви.
— А зачем отпевание? Она ж неверующая была? — удивился Санек.
— Мать ее так решила.
— Вот бы Лилка удивилась, если бы узнала! — помотал головой Санек. И заткнулся, поняв, что ляпнул глупость.
Потом шли молча, как прежде, бродили часами по улицам. И Тема заметил, что друг его идет непривычно медленно, частя шагами, будто ноги у него были в путах.
— Как на рынке-то было? — вдруг спросил Артем.
В ответ Санек ухмыльнулся, процитировал фразу из старого уголовного фильма:
— На пушку берешь, начальничек?
Тема, похоже, обиделся:
— Вот, уже и начальничек, а ведь только что были друзья — не разлей вода. А на пушку мне тебя брать нечего. Тебя Марат на рынке видел, наш охранник. Уже с утра сегодня по всей школе звон пошел: «Длинный ваш двоечник по рынку бегал, турой размахивал».
— А сам-то он там был?
— Выходит, был.
«Ну это надо же!» — изумился Санек. — Ему, как, наверное, и всем пацанам, казалось, что «маски» — это что-то вроде роботов или киборгов из фильмов ужасов: безлицые безжалостные нелюди. А оказывается, в их числе был и Марат, и другие, наверное, ребята из его охранного агентства. То есть люди как люди. Что же они так свирепствовали? Может, именно Марат его дубинкой по ногам и ошпарил.
Хотя, если подумать, хачикам пацанва, наверное, тоже показалась заводными чудовищами…
— Мне теперь один хрен, что там у вас в школе думать будут. Я в две тысячи четырнадцатую больше не вернусь, — твердо сказал Санек. — Я бы и раньше ушел, если бы не Лила.
— Да это все знали, — сказал Белопольский. — Я вот смотрел на тебя и думал: похоже, Сашка уходить собрался. Совсем ты был какой-то безбашенный в последнее время.
— А я тебе скажу, почему. Я все лето типа проработал со взрослыми мужиками. Топором махал, как они. Работали, перекуривали, ели, спали — все вместе. И, знаешь, после взрослой жизни школа — это такой детский сад! Я, конечно, старался помалкивать, но теперь скажу: все в вашей школе, блин, как при советской власти. Все на лжи и страхе построено. Вот поставила мне Нелька двойку. И что? Значит, сама сплоховала: не сумела подать материал, не сумела заинтересовать. А она думает, что раз я ответил на двойку, то нанес ей личное оскорбление, и мне надо отомстить. Или Снежная Королева… Ну подумаешь, пошутил, пожужжал на уроке. Так она тут же помчалась на меня директору стучать. Вся дисциплина только на страхе и держится: замечание сделают, родителей вызовут, из школы выгонят… Вроде и здоровые все лбы, а припугнуть вас — как детки в слюнявчиках! А там, на Дону, как день на солнцепеке поработаешь, каши с тушенкой навернешь и на боковую свалишься, и все ваши уравнения — знаешь, они так далеко-далеко, что их и не видно вовсе.