Он снял ботинки – идти в дом, где тяжело болен ребенок, в уличной обуви показалось кощунственным. Хозяйка придвинула ему старые тапочки и пригласила:
– Проходите в кухню.
– Мама! – позвал из комнаты детский голос.
– Я сейчас, – женщина кивнула Виталию и скрылась за дверью. Чистенькая кухня была обставлена пластиковой мебелью со стертым цветочным рисунком. Виталий еще помнил то время, когда такие гарнитуры казались советским людям пределом мечтаний, их покупали по записи, ждали месяцами, ходили в очереди отмечаться…
На подоконнике стоял цветок, точно такой же, как в любимом кафе Виталия – с резными листьями на толстых черенках, покрытых красноватым «пушком», и с неизвестным названием. Малахов улыбнулся растению, точно старому другу.
В прихожей послышался какой-то шум, потом дверь отворилась, и в кухню вошел Сергей. Виталий даже не сразу узнал своего бывшего водителя. Сейчас он уже не казался таким здоровым, как раньше. Парень еще больше ссутулился, как-то обмяк, плечи опустились, проседь, раньше бывшая только на висках, теперь тронула всю голову, а глаза как-то потухли, точно за это время Сергей стал хуже видеть.
– Вы?! – он даже не сказал это, а словно бы выдохнул.
– Ну да, я.
Сергей протиснулся в кухню, не глядя, бросил на холодильник небольшой зеленый пакет с фирменной символикой аптеки.
– Вы все знаете, – проговорил он. Это было утверждение, а не вопрос. Во всем его поведении, в словах, в интонации читалась какая-то обреченность.
Виталий не стал распространяться на эту тему.
– Сергей, я приехал извиниться перед тобой. С тобой обошлись крайне несправедливо, и это моя вина. Меня оправдывает то, что я ничего не знал о болезни Нади. Мне сообщили об этом только сегодня, и то совершенно случайно.
Бывший водитель молчал, уставившись на покрывавший пол старый линолеум. Его лицо ничего не выражало.
– Как здоровье девочки? – поинтересовался Малахов.
– Сейчас чуть лучше, – хмуро отвечал Сергей. – Мне удалось немного подработать, мы покупаем лекарства, – он кивнул на холодильник, где лежал аптечный пакет.
– Нужна операция, да?
– Необходима. Врачи говорят, что сейчас, пока Надюшка еще маленькая, ее можно спасти, потом может быть поздно…
– Это трудно организовать? Наверное, придется везти девочку куда-то за границу? Или ждать очереди здесь?
– Да нет, – пожал широкими плечами Сергей. – Такие операции делают и у нас, в Филатовской больнице. Надюха там уже давно наблюдается. И к операции все готово, ее могут провести хоть завтра, как только будут деньги. Я договорился, что ког… – он замолк на полуслове и кинул быстрый взгляд на Виталия.
«Ну, конечно, – сказал сам себе Малахов. – Он уже все решил. У него уже все готово. Он убьет меня, получит деньги и спасет свою дочь».
Как ни странно, эта мысль не то что не шокировала его, более того, она показалась ему совершенно естественной. Он давно уже признался себе, что вполне мог бы поступить так же, если бы речь шла о его собственной дочери, о Дольке. Конечно, он сначала сделал бы все, чтобы найти какой-то другой выход… Но кто сказал, что Сергей их не искал? И не отчаялся?
– Сколько стоит операция?
– Тридцать три с половиной тысячи евро, – быстро ответил тот. Видимо, эта цифра постоянно присутствовала в его сознании.
Тридцать три с половиной тысячи… Это даже не трехсотая часть месячного оборота «Мит-сити». Да что там обороты! Ланина шубка из серебристого песца стоила намного дороже. Дороже, чем жизнь маленькой девочки.
Малахов не успел ничего сказать – в кухне появилась жена Сергея. Виталий заметил, что она переоделась. Теперь на женщине были недорогие джинсы и футболка.
– Это моя жена Ольга, Леля, – представил Сергей. – А это Виталий Павлович, мой… э-э…
– Мы работали вместе с Сергеем, – объяснил Малахов.
– Хотите чаю?
– Да, пожалуйста…
Хозяева явно чувствовали себя в его обществе несколько неудобно, но сам он, как ни странно, никакой неловкости не ощущал. Сидел за одним столом со своим будущим убийцей, смотрел на цветок и не испытывал ни напряжения, ни дискомфорта. Как же все перевернулось в жизни с тех пор, как он встретил в казино женщину в красном платье…
Леля разлила чай. Перед Виталием поставили явно лучшую в доме чашку, Сергей пил из большой алюминиевой кружки, точно такой же, как была когда-то в детстве у Малахова.
– Это у меня с армии осталось, – сказал Сергей, уловив его взгляд. – Я к ней привык…
– А где ваша дочь? – поинтересовался Виталий. – Она лежит, не сможет выйти к нам?
– Я сейчас спрошу, – пообещала Леля, скрылась за дверью и вскоре вернулась в сопровождении бледной худенькой девочки лет девяти с очень светлыми волосами и огромными, выразительными глазами. Малахова всегда поражали глаза детей, которым выпало на долю страдание. Такие дети всегда выглядят старше и смотрят так, будто знают нечто такое, что недоступно более никому… Ни взрослым, ни другим детям.
– А можно я покажу вам свои рисунки? – вдруг спросила Надя, поздоровавшись.
– Она у нас теперь редко общается с кем-то, – сказала, словно извиняясь, Леля.
– Конечно, покажи! – улыбнулся Малахов.
Девочка на минуту исчезла и вскоре появилась с альбомной папкой в руках. Виталий с интересом стал рассматривать рисунки, сделанные, насколько он мог понять, акварелью, гуашью или цветными фломастерами.
Конечно, ему тут же снова вспомнилась собственная дочь и ее художественное творчество – Долька ведь тоже с детства увлекалась живописью. Но ее работы были совсем другими. Рисуя, она всегда давала волю фантазии, изображала дворцы, замки, сцены из сказок, несуществующих животных… С годами ее картинки становились все более мрачными, роскошные залы дворцов превратились в темные подземелья, сказочные животные приобрели облик ужасных чудовищ, и замки высились уже не посреди прекрасных садов, а на фоне озаренного луной ночного неба или сверкающих молний.
Рисунки маленькой Нади выглядели совершенно иначе. Они были простыми, трогательными и удивительно живыми – ветка тополя с только-только распустившимися нежными листьями в стеклянной банке, цветущие ромашки, умывающийся рыжий котенок, резиновый мяч в луже под скамейкой… Может быть, картинкам еще недоставало техники, профессионализма – но в каждой из них уже были искренность, настроение, тепло и доброта. И торжество жизни, за которую так боролась юная художница. Даже Виталий, не слишком-то разбиравшийся в живописи, сразу понял, что Наденька очень талантлива.
– Потрясающе! – искренне повторял он, рассматривая лист за листом. – Просто потрясающе.
– Она у нас успела немного позаниматься в художественной школе, – доверительно поведала Леля. – В позапрошлом году. Так Дарья Николаевна, преподаватель, очень ее хвалила. «Ты, – говорит, – прямо самородок, как твоя тезка Надя Рушева. Хоть вы и работаете совершенно в разной манере…»