На днях меня в банке посетил старый знакомец Иоганн Лансель. Сначала мы поболтали о делах – он занимается рекламой. Несколько его предложений меня заинтересовали, я обещал подумать. А потом он увидел у меня на столе фотографию Анжелы.
– Какая у тебя прелестная дочка! Хочешь, снимем ее для рекламного плаката? У нас сейчас как раз запланирован такой.
– А что там будет?
– Сюжет такой: маленькая девочка держит на коленях старую, потрепанную книгу. Улавливаешь мысль – книге несколько веков, она из далекого-далекого прошлого, и рядом ребенок – как символ будущего. – Лансель был ужасно доволен своей идеей.
Я живо представил себе эту фотографию: фолиант тяжелый, еле умещается на детских коленках; маленькие ручки Анжелы переворачивают истлевшую страницу, глаза устремлены вдаль, в будущее. Здорово!
Я согласился, и сегодня мы с моим ангелочком были на съемках в фотомастерской на Виа Нисса. Нас встретил старый фотограф. В очках, с длинными волосами, он был точь-в-точь как волшебник из сказки Андерсена, как сказала про него Анжела. Он улыбался, шутил, говорил всякую чепуху, чем привел малышку в восторг. Съемки проходили весело. Сделали уйму снимков: Анжела анфас, Анжела в профиль, Анжела читает старую книгу. Если из задумки с рекламой ничего не выйдет, по крайней мере, у меня будет подборка отличных фотографий моей крохи.
Звонил Лансель, очень извинялся, но сказал, что фотографии Анжелы не подошли заказчику. Тот сказал, что потребуется другая модель: девочка прелестна, но она выглядит очень серьезно, а им нужна проказница, для которой книга – развлечение на минутку.
Услышав это, я ничуть не расстроился, скорее даже обрадовался. Как говорила Наташа, все, что ни делается, – к лучшему. Меньше всего я хотел бы, чтобы Анжела становилась моделью. Не дай бог моему ангелочку попасть в этот мир зависти, интриг и разврата! Нет уж, только через мой труп. Ее ждет в жизни что-то совсем другое… Вообще я еще не очень уверенно представляю себе ее будущее, но четко знаю одно – моя девочка всегда будет со мной.
Моя ненаглядная дочка растет, хорошеет и продолжает радовать меня. Она чудесный ребенок, милый и послушный во всем. И такая умница, столько читает, столько понимает… Я повсюду вожу ее с собой.
Сегодня ездили с Анжелой в магазин, покупать ей одежду на весну из новых коллекций. Она мерила облегающие джинсы и батники, а я любовался ею. У моей девочки уже совсем сформировалась фигурка. Просто глаз отвести невозможно. И ведь это вижу не только я!.. Я уже несколько раз замечал, как мужчины смотрят на моего ангелочка такими похотливыми взглядами, что я готов разорвать их на куски. Одна мысль о том, что эта красота может достаться какому-то постороннему мужчине, приводит меня в бешенство. Наверное, мне было бы легче умереть, чем увидеть Анжелу в чьих-то объятиях.
Сегодня заглянул в библиотеку и снова обнаружил там Анжелу.
– Не надоело тебе здесь просиживать целыми днями? – спросил я. – Лето, жара, а ты сидишь тут в четырех стенах.
– Нет, – отвечает моя принцесса, – мне здесь хорошо.
Я посмотрел на столик перед ней. Там лежали литературные журналы «Итальянская Швейцария» и «Родимый уголок. Литературное обозрение».
– Ого! И что, тебе это интересно? – удивился я.
– Еще как! Здесь такая полемика между Франческо Филиппини, автором «Вечернего паука», и Джанлуко Боналуми, ну который, ты знаешь, написал «Заложников».
Я был в замешательстве и даже не сразу решился признаться ей, что не только не читал этих романов, но даже никогда не слышал об их авторах. Моя дочь не перестает меня поражать… Неужели она так повзрослела за то время, пока я ездил в Россию?
– Слушай, а поэт Джакомо Орелли нам случайно не родственник? – спросила она чуть позже.
Пришлось разочаровать девочку, сообщив, что эта фамилия очень распространена в Италии.
– Жаль, – огорчилась дочурка. – У него есть замечательные стихи. Хочешь, я тебе почитаю?
Но я отказался. С возрастом у меня выработалось что-то вроде идиосинкразии к стихам. Рифмованные строки, неважно на каком языке, почему-то напоминают мне не о старом добром любителе поэзии Зигмунде, а о Наташе…
Это ужасно! Впервые в жизни мне предстоит разлука с дочерью – целых три недели. После этого ужасного падения с лестницы и воспаления легких девочке необходимо подлечиться в горном санатории. Я выбрал самый лучший и самый дорогой, но, к несчастью, дела никак не позволяют мне отправиться туда вместе с Анжелой. Целых двадцать дней мой ангелочек будет совершенно один среди незнакомых людей…
Я очень волнуюсь. Дошел даже до того, что просил (просил!) Софи поехать туда с дочкой. Но она отказалась! Говорит, что девочке уже шестнадцать и ей пора привыкать к взрослой жизни. Мол, лежала же она в клинике Галлера, и все в порядке, ничего не случилось. Я стал настаивать, но эта дрянь уперлась как баран. Не поеду – и все, у меня дела. Догадываюсь, какие у нее могут быть дела. Наверняка завела себе очередного любовника. Но на Софи-то мне наплевать, а вот дочка меня очень беспокоит… Дурные предчувствия не покидают моего сердца.
Старина Паоло знает свое дело. Я доверился ему и не жалею. Он сделал все чисто, так, что комар носа не подточит. Анре Пеера, этого недоноска, посмевшего осквернить моего ангелочка своими грязными лапами, больше нет. Мстить – особое наслаждение, не сравнимое ни с чем… Когда-то по просьбе Наташи я прочитал новеллу их культового писателя Пушкина «Выстрел» в ее собственном переводе. Теперь я понимаю ее героя. Только там мстителю довелось увидеть испуг в глазах врага, я же, в целях безопасности, был этого лишен, и довольствовался лишь фотографиями искореженного трупа этого недоноска в криминальной хронике.
Как говорят русские, не было бы счастья, да несчастье помогло… Теперь все мужчины поголовно вызывают у Анжелы стойкое отвращение. Она шарахается даже от меня. Мне это больно, но зато я могу не беспокоиться, что в ее жизни появится какой-то другой мужчина.
Моя девочка заявила, что хочет поступать в университет в Лугано или даже в Берн. Еще чего не хватало! Только через мой труп! Ни за что ей этого не позволю. Слишком хорошо помню по собственному опыту, что такое студенческая жизнь… Нет уж.
Сегодня случилось то, что когда-нибудь должно было случиться… Пишу, а у самого трясутся руки, в таком я бешенстве.