Стае стоял в растерянности и смотрел на ее подрагивающие плечи. Потом опустил на пол сумку, подошел ближе и встал перед ней на колени, обняв ее ноги руками. Он хотел успокоить ее, сказать, что все плохое теперь позади, что она все равно самая прекрасная и самая лучшая, но не мог. Слова словно застревали в горле.
Они сидели так долго, пока у Стаса, стоявшего на жестком, неровном полу, не заболели колени. Тогда он медленно поднялся и тихо попросил: «Давай пройдемся». В ответ Настя только отрицательно покачала головой.
Выходить из дома она наотрез отказалась, хотя теперь ей было безразлично, обратит на нее полиция внимание или нет: все равно завтра они со Стасом улетают. Просто сказывалась годами закрепленная привычка скрываться и не показывать носа на улицу без крайней нужды. Стае понял, что бороться с этим бессмысленно, и снова отправился в опостылевшие за два часа блужданий лабиринты старого квартала на поиски магазина. На этот раз ему повезло гораздо больше – почти сразу он набрел на небольшую продовольственную лавку. Видимо, ее держала семья, которая жила в этом же доме на верхнем этаже. Не зная ни слова по-французски, Стае молча тыкал пальцем в стеклянную витрину, указывая на приглянувшиеся ему продукты, и старательно улыбался. Это необходимое для жизни за границей правило он усвоил еще в аэропорту: надо улыбаться, улыбаться надо, черт тебя возьми! Иначе везде будешь вызывать подозрение, неприязнь или, того хуже, страх. Запросто могут принять за террориста – только у смертников, да еще, пожалуй, у россиян, такие злобно-сосредоточенные лица.
Нагрузившись бумажными пакетами с едой и вином, Стае вежливо покивал услужливым хозяевам на прощанье и вышел за дверь. От предложений помочь с доставкой, даже не поняв, о чем идет речь, он наотрез отказался.
Когда он вернулся, Настя все так же неподвижно сидела за столом. Стае засуетился, выкладывая покупки на стол. Она старалась не смотреть на него, все время пряча лицо и отворачиваясь от дневного света, который проникал сквозь окно. Стае снова хотел сказать что-нибудь ободряющее, объяснить, что совершенно не имеет значения то, что она выглядит немного усталой, но опять не смог выговорить ни слова: проклятый ком подкатывал к горлу и зажимал голосовые связки.
– У тебя стаканы есть? – спросил он наконец. Все утешительные слова, вертевшиеся на языке, так и остались непроизнесенными.
– Есть, – Настя встала из-за убогого стола, который служил ей последние два года и письменным, и обеденным, и гладильным, и каким угодно еще. Открыла дверцы буфета, достала тарелки, вилки, ножи, два простых стеклянных бокала и штопор. – Что-нибудь еще?
– Нет, – Стае поискал глазами второй стул, не нашел и, обхватив стол с двух сторон руками, поднял его и аккуратно поставил к кровати. – Садись.
Настя забралась с ногами на кровать, села пред столом на колени и выжидающе уставилась на Стаса. Теперь ее взгляд не умилял его, как раньше, своей наивностью, а смущал, пронизывал насквозь, вызывая ощущение уязвимости.
– Знаешь что, – только и смог сказать Стае, – давай для начала выпьем. А то что-то не получается у меня говорить.
Он торопливо разлил вино по бокалам, один протянул Насте.
– За что пьем? – безразлично спросила она, разглядывая маслянистую янтарную жидкость через стекло.
– За тебя, разумеется. – Стае одним глотком осушил бокал и поставил его на стол, не зная, что дальше делать и какие подобрать слова. Как-то не так представлял он себе их встречу. Думал, она будет рада возможности вернуться домой, а он эту радость с ней разделит. Повисла тяжелая долгая пауза, пока Настя наконец не заговорила:
– Расскажи, что было потом.
Она вертела бокал в руках, время от времени делая маленькие глотки. Присутствие Стаса будило в ней воспоминания о самых тяжелых и страшных днях в ее жизни.
– Я сказал ему, что ты сбежала, – Стае сразу понял, о чем она спрашивает. Он так часто размышлял о тех событиях, что из когда-то вполне жизнерадостного молодого человека превратился в замкнутого, даже мрачного, мужчину. Чувство вины тяжелым прессом, без устали, давило на сердце.
– И он тебе поверил? – недоверчиво спросила Настя.
– Ну, – Стае тяжело вздохнул, – я постарался.
– Это как?
– Проводил тебя, вернулся в дом и устроил там настоящий погром, как будто мы боролись. Одним словом, инсценировал твое внезапное нападение на меня и бегство в лес, – он поморщился. – Пришлось, правда, многое испортить и поломать, но ничего. Зато все выглядело натурально.
– И что, хозяин… Сергеич, – спохватившись, поправилась она, – не засомневался, что ты, здоровый, сильный мужик, не смог догнать какую-то там девчонку? Да еще в лесу, где она не знает ни единой тропки.
– Да в том-то и дело, что не здоровый, – Стасу не хотелось этого говорить, но взгляд Насти был непримиримо настойчивым и требовательным, – пришлось ради достоверности сломать себе ногу и свалить все на тебя. Извини.
– Что?! – Настя опешила.
– Да ладно, – Стае безразлично пожал плечами, стараясь всем видом показать, что ничего запредельного не произошло, – нужно ж было выкручиваться. А если бы мне не поверили, одним переломом дело явно б не обошлось.
– Стае… – Настя непроизвольно ощутила такую острую жалость, что глаза ее наполнились слезами.
– Забудь, – наигранно весело отмахнулся он, – давно уже все прошло. Я рассказал тогда, что проснулся утром от адской боли, увидел сквозь пелену тебя с железным ломом в руках, вскочил, ринулся следом, а потом потерял сознание.
– А на самом деле? – Настя смахнула слезы в уголках глаз.
– Неважно, – Стае, уловив ее движение, осторожно накрыл узкую руку своей ладонью и едва ощутимо сжал, – давай не будем об этом. Прошло, и ладно. Давай лучше ужинать.
Они ели медленно, изредка обменивались короткими фразами, все больше молчали, но это молчание не было больше тягостным. Настя теперь понимала, что Стае, как и она, безвольная жертва давних событий, и не испытывала к нему ни ненависти, ни злости. Только размытую жалость.
Она убрала со стола тарелки, сполоснула их в умывальнике у двери. Стае приподнял опустевший стол и вернул его на место. На секунду Настя испугалась того, что им предстоит спать в одной кровати: в комнате не было ни запасного матраса, ни хотя бы одеяла, которое можно постелить на пол, – но потом это стало безразлично. Почему-то Стае теперь казался ей таким же бесполым, как и она сама. Настя выключила свет и, не раздеваясь, легла в постель. Через минуту Стае втиснулся рядом. Он осторожно прижался к ней, и, согретая его спокойным безопасным теплом, Настя скоро уснула.
Ей снилась Москва, беспокойный ночной Арбат и Николай. Здесь, во сне, ничего еще не случилось – они просто были счастливы друг с другом. Шли по улице, дурачились, приставали с расспросами к торговцам сувенирами, прикидывались, что они – иностранцы. Настя изо всех сил сжимала руку Николая во сне, словно боялась, что он ускользнет. А потом он вдруг резко остановился прямо посреди улицы и неожиданно обнял ее, отыскав горячим ртом ее губы. Безумный поцелуй посреди Арбата был таким настоящим, таким осязаемым, что разбудил Настю. И она не сразу, но осознала, что вместо Николая ее целует Стае. Она застыла в изумлении и не решилась открыть глаза, а потом притворилась, что спит. С удивлением Настя вспоминала, что прикосновение мужчины может быть нежным, ощущала, как из поцелуя тихо рождается неясное и робкое желание.