Уилла же вопросы нравственности никогда не заботили так мало, как сейчас, при виде собственного сына, скрючившегося на земле, словно марионетка, у которой обрезали ниточки. Отвратительное, жалкое зрелище.
Он наклоняется к мальчику и выдает ему чистую правду:
— Роуэн, это была не просто кровь твоей матери. Это была мечта о том, как все могло бы сложиться, если бы не появился ты. Видишь ли, если говорить начистоту, ты мне был совершенно не нужен. У меня аллергия на ответственность. Сама идея отдает гнилью. Как чеснок. У меня от нее сыпь и чесотка, а тебе ли не знать, каково это. Хоть кожу сбрасывай. — Уилл замолкает, делает глубокий вдох и четко выговаривает самое главное: — Мне нужна была Хелен, но только не с таким довеском.
Роуэн что-то неслышно бормочет. Эта слабость у него от матери, заключает про себя Уилл. Она его таким сделала. Своей постоянной ложью. Как у мальчика могла сформироваться нормальная система ценностей, когда ему втирали такую чушь?
— Она забыла, кто она такая, — говорит ему Уилл. — Забыла, как сильно она меня хочет. Но я не такой, как она, и не такой, как ты. Я борюсь за то, чего хочу. И если мне этого не дают, я беру сам.
Уилл кивает, поддакивая самому себе. Ему сейчас все ясно, он знает: нет больше никаких моральных барьеров, никакой слабости, ничего, что могло бы его остановить. Я чистокровный. Я принадлежу к высшей расе. Я выше всех некровопьющих, воздерживающихся, всех этих жалких лживых душонок, вместе взятых.
Да, думает он со смехом.
Я — лорд Байрон.
Я — Караваджо.
Я — Джимми Хендрикс.
Я — каждый кровососущий потомок Каина, живший на этой земле.
Я — Истина.
— Да, я беру это сам.
И он оставляет сына на земле, сломленного силой притяжения и прочими сопутствующими ей силами. Сам быстро и низко летит через поле; земля проносится под ним с той же скоростью, с какой перемещается по орбите.
Вздох — и он уже у двери дома номер семнадцать по Орчард-лейн. Из внутреннего кармана плаща он достает нож. Указательный палец другой руки описывает в воздухе небольшой круг, нависая над звонком, как шпага фехтовальщика, готовая ринуться вперед. Затем опускается на кнопку, нажимая четыре раза подряд.
Я.
Беру.
Это.
Сам.
Клара уже несколько часов сидит в интернете. Сначала она пыталась выудить из Википедии какие-нибудь факты о культуре вампиров, но почти ничего не нашла, потому что сетевые энциклопедии составляются в основном некровопьющими.
Зато где-то на задворках Гугла обнаружился любопытный клон Фейсбука под названием Некбук. Там умные, творчески одаренные и симпатичные, несмотря на неестественную бледность, подростки общались между собой на языке, состоящем сплошь из непонятного сленга, акронимов и смайликов, которых она раньше не встречала ни в чатах, ни в эсэмэсках.
Особенно ей понравился один красавчик с озорной улыбкой, как у эльфа, и настолько темными волосами, что они почти светились. На его странице под фотографией было написано:
«Полуночник, полноцен. Пам Рив, ищет обр./насл. м/ж, не сёрк., д. любви взасос, к-охоты и мегалит. ВК».
Клара расстроилась. Хоть она и вампир, но общество себе подобных для нее как другая планета. Она решила бросить Некбук и переползти на Ютьюб, посмотреть отрывки из фильмов, о которых говорил ей Уилл. «Вампиры», «Дракула» (версия 1931 года — «единственный фильм, снятый настоящим вампиром», как сказал Уилл), «Сумрак», «Голод» и «Пропащие ребята» — этот явно самый лучший. И вдруг, прямо в тот момент, когда на экране лапша превращается в червяков, у Клары возникает ощущение, что что-то не так. Она чувствует это кожей и желудком, словно тело реагирует быстрее мозгов.
А потом начинается.
Звонят в дверь, мама открывает.
Клара слышит голос дяди, но не может разобрать слов.
Хелен кричит.
Клара бежит вниз и видит, что Уилл стоит в прихожей, прижимая к горлу ее матери нож.
— Что ты делаешь?
Он небрежно кивает на висящую на стене акварель:
— Оказывается, у яблоньки отравленные корни. Пора ее срубить.
Клара даже не испытывает страха. Совсем. Она ни о чем не думает, кроме ножа.
— Отойди от нее.
Она делает шаг вперед.
Уилл качает головой и прижимает лезвие к коже Хелен.
— Не могу.
Хелен выразительно глядит на дочь:
— Клара, не надо. Уходи.
Уилл кивает:
— Мама права. Иди. — Исступленное безумие, горящее в его глазах, не оставляет сомнений: он способен на что угодно, готов зайти как угодно далеко.
— Ничего не понимаю.
— Клара, ты ничто. Наивная маленькая девочка. Неужели ты думаешь, я прилетел, чтобы выручить тебя? Не будь дурочкой. Мне на тебя плевать. Открой. Глаза.
— Уилл, прошу тебя, — говорит Хелен, и лезвие щекочет ей подбородок. — Это полицейские. Они меня заставили…
Не слушая ее, Уилл снова обращается к Кларе тем же ядовитым тоном:
— Ты — ошибка. Жалкий плод двух людишек, у которых не хватило духу признать, что им не стоит быть вместе. Плод подавленных инстинктов твоих родителей, их ненависти к себе… Иди, девочка. Иди спасай своих китов.
Он пятится через порог на улицу, увлекая за собой Хелен. Сумасшедшим вихрем они взмывают ввысь и тотчас исчезают из виду. Клара хватает ртом воздух, осмысливая случившееся. Он улетел и унес ее маму.
Она бежит наверх, открывает окно в своей комнате и высовывается под дождь. Они летят, прямо над ее головой, все дальше и дальше, постепенно растворяясь в ночи. Клара напрягает мозги в поисках выхода. Ухватив за хвост единственную дельную мысль, она извлекает из-под кровати пустую бутылку ВК и, прижав горлышко к губам, переворачивает вверх дном. На язык падает лишь одна капля, но ей некогда гадать, хватит ли этого.
Понимая, что это последний шанс спасти маму, Клара залезает на подоконник, приседает и ныряет во тьму, под струи дождя.
— Полетели в Париж, Хелен, вернемся в сказку… или тогда уж сразу на луну.
Уилл тащит ее вверх, почти по вертикали. Она с ужасом смотрит вниз, на уменьшающийся дом. И прижимается горлом к ножу, ровно настолько, чтобы потекла кровь.
Дотрагивается до нее пальцами.
Слизывает ее. Это их общий вкус.
И она начинает сопротивляться.
Хелен борется со вкусом и с воспоминаниями, но в первую очередь она борется с самим Уиллом, отводя нож и отталкивая его.